К судьбе лицом
Шрифт:
Стрела. Одинокая, черная. Я никогда не был лучником, но незримая тетива с натугой отходит назад, острый наконечник матово поблескивает, наводясь в сердце сыну Гипериона.
Пальцы разжимаются, запуская в полет ядовитое варево моего мира.
– Скажи, каково ощущать себя сыноубийцей?
А теперь удержаться. Не призывать родные тени, не хватать двузубец.
Не закрывать глаза от солнца, взошедшего… вскочившего на ноги в нескольких шагах от меня.
Не шипеть сквозь зубы, когда капли
Что он там ухватил? Хорошо, если не меч.
А, плетка. Неприятно, но перетерпеть…
Свитые воедино солнечные лучи в неистовстве хлестнули по стенам, разрезали хитон на груди, чистым пламенем ярости прошлись по коже. Звонко щелкнули о пол на излете. Опять взвились, бешено забили крыльями: найти причиняющие боль слова! Растрепать, разодрать, запихать в глотку тому, кто посмел…
Слов было не остановить. Они падали – беспощадно и метко. Копьями. Стрелами. Дротиками.
Густо смазанными ледяной отравой.
– Что, сын Гипериона?! Нельзя с тьмой? Как тесно ты породнился с Атой-обманом в последние годы? Или все-таки – с Летой? В ней ты потопил память о том, кто дал своему сыну нерушимую клятву Стиксом?
– Молчи!
Яростное солнце вспороло щеку, голова дернулась, клацнули зубы. Было отчего-то смешно. Наверное, потому, что я уже должен был лежать, орать и закрываться руками, как в тот, первый день. Потому что: солнце! В бешеном гневе! С плеткой, только плеть растворяется, хлещущие лучи кажутся продолжением пальцев титана…
Но это было легко. Стоять, выплевывая ядовитую шелуху слов. Не мигая, глядя на солнце.
Без щита. Без шлема и доспехов. С непокрытой головой. Не взывая к миру, который сейчас умоляет там, позади: Владыка, призови, я прикрою!
Не чувствуя за льдом недавнего страха ожогов на собственной коже.
– Кто доверил мальчишке колесницу? Поставил неопытного юнца править четверкой, с которой не каждый колесничий управится? Не обкатав как следует? Не дав лошадям привыкнуть?!
– Не смей!
Гиматий вспыхнул, обжигая ноги, – его пришлось затушить, но и только. Раскалялся и трескался мраморный пол, гудели под ударами стены – в них билось солнце. Солнцу хотелось вырваться из золотых стен. Рвануть в небо без колесницы.
Подальше от черной фигуры, которая с размаху лупит колючей истиной по светлым титанским щекам.
– У меня было много работы по твоей милости, Гиперионид. Сказать – сколько тысяч смертных твой сынок отправил ко мне с твоей подачи?! У Атропос ножницы, небось притупились!
Плеть поднялась к потолку. Дрогнула первой осенней паутинкой. Замерла.
Оплавленные созвездия по стенам тягучими нитями золота стекали на пол. Сочились, как потрескавшиеся соты – медом.
Откуда-то пахло паленым – наверное, от меня. Наверное, ожогов на мне все-таки больше, чем одежды сейчас. Не везет с Гиперионидами. Что сынок с колесницей, что отец его…
Жена за голову схватится, если узнает.
Зато я наконец-то видел его лицо: широкое, как солнце, и с двумя полуденными солнцами вместо глаз. Ноздри раздувались – то ли от гнева, то ли от омерзения.
Плетка настойчиво висела в воздухе.
– Почему, – хрипло выдавил он, – не ударил в ответ?
– Чтобы подарить тебе облегчение? Чувство собственной правоты?
Кушай не обляпайся, второй учитель. Ты не просто попрал закон гостеприимства – ты ударил безоружного. А он не стал отвечать. Ну как – полегчало?
Гелиос тяжело выдохнул, вышвырнул плетку в угол. Присел на скамью, почти не пострадавшую от его ударов.
– Какая же ты все-таки мразь, Кронид, – выговорил тихо и неожиданно ровно. – Деметра права: где хорошо – ты сделаешь плохо, где плохо – отравишь последнее. Что тебе нужно? Стой. Сначала ответь – что ты сделал с моим мальчиком. Какую муку…
– Ухаживает за моей квадригой. До старшего конюха уже дослужился, – в первые годы там и правда была мука, учитывая, насколько он после своего падения боялся лошадей. Да и подземные – мстительный народ – шпыняли исподтишка, тайком от Владыки. Потом привык, на младших покрикивать стал. Нимфам подмигивать. Таким манером еще женится.
– Твоя жена в свите у Персефоны. Прислуживает в ее саду.
– Что?
За дверью гудели опасливые голоса: входить? не входить? хозяину худо?
Хозяину было худо. Он бессмысленно уставился на дверь, пристроив широкие, подрагивающие руки на коленях.
Потом стал смотреть на оплавленные созвездия: Рак лишился клешни, у Льва скривлена морда, у Скорпиона выросли два хвоста…
Не на меня.
– Почему ты… не сказал? Почему не прислал?
– Вестника? Таната? Чтобы ты его – плетью, а он тебя – мечом?
Я бросал слова сквозь зубы: ожог на щеке мешал говорить.
Сварливый тон так выходил даже лучше.
Титан бросил растерянный взгляд – отвел глаза, устыдившись картины. Встретил гостенька – как еще тот на ногах стоит.
– Выпей нектара – я тебе гиматий сейчас…
Я и сам могу прикрыться божественным плащом, чтобы не показывать тебе последствия горячей встречи, Гелиос, второй учитель. Скрипнули зубы, когда плащ укутал исхлестанные плечи, запахнул обожженную грудь. Поклялся про себя: доберусь до своего дворца – нырну в лед источника. Хорошо – за целительными снадобьями далеко ходить не надо, Геката на всякий случай вечно притаскивает: «Владыка, а вдруг… братская встреча или беседа с каким-нибудь гостем…» И многозначительно хихикает.