К своей звезде

Пинчук Аркадий Федорович

Стартовый командный пункт встретил Шульгу напряженной тишиной. Он стряхнул снег с воротника и замер над картой штурмана. Потрескивающий в динамиках эфир только усиливал томительное ощущение неизвестности и, как показалось отчего-то Шульге, не предвещал ничего хорошего. Да еще эта не прикрытая абажуром лампа над картой. Расчет СКП сегодня был подобран из самых опытных людей. Кроме его заместителя – руководителя полетов и штурмана, здесь сидел инженер эскадрильи – «круглый, як глечик», говорит про него Свищенко, и замполит. Скородумов не раз летал над горами Афганистана, и его совет мог в любую минуту пригодиться. Но Шульга тоже летал. И зримо

представлял условия: узкий извилистый каньон, отвесная голая скала, едва различимый уступ, заросший ползучим кустарником. Аварийный вертолет зацепился за этот уступ от безвыходности положения. Это была последняя соломинка. И хватались они за нее в светлое время дня. Шлепнулись с ходу и весь фокус. Посадить же туда второй вертолет, даже днем – задача из области фантастики. А как это сделать ночью, Шульга даже представить не мог. Прикидывая и так и эдак, подлаживался и задом и боком, и маневр с просадкой примерял, и о зависании думал, и тут же все отвергал. Ночь. Искусственное освещение в горах искажает все расстояния, а там необходим ювелирный расчет. Ошибка в несколько метров может стать роковой. Там скалы, потоки воздуха крутит, как в подворотне, в любой миг можно получить непредсказуемый сюрприз: или качнет в сторону, или подбросит вверх, а то и в пустоту провалит. В общем, куда ни кинь, всюду клин.

На Скородумова Шульга не хотел смотреть. Комиссар сидел рядом с дежурным синоптиком и невидящими глазами смотрел на испещренную изобарами кальку. Под обветренной кожей щек все еще перекатывались налитые обидой желваки. Этот юный капитан никогда так смело и так упрямо не говорил с командиром, как сегодня. Нет, он не отрицал необходимости попытки выручить товарищей из беды. Это святой закон. Он категорически возражал против Ефимова.

– Надо послать такого, кто трезво оценит обстановку, – говорил он, – и если убедится, что возможность посадки исключена, вернется на точку. Ефимов скорее погибнет, чем пустым прилетит. И его гибель будет на вашей совести, Игорь Олегович.

Шульга ничего не мог возразить своему замполиту. И хотя в его словах звучала какая-то двусмысленность, по сути этот мальчишка был прав. Шульга подсознательно верил, что если там, в той ситуации, есть хоть один шанс из тысячи, использовать его может один-единственный летчик – Ефимов. Верил, хотя и понимал все возможные последствия.

Звякнул аппарат прямого провода, и все одновременно вздрогнули, зашелестели одеждами, задвигались. Руководитель полетов взял трубку, представился и, выслушав вопрос, ответил с едва уловимым упреком:

– Связи с экипажем нет. – И тут же передал трубку Шульге: – Генерал.

Шульга куснул от досады губы и чертыхнулся. Ему нечего было сказать генералу, нечем утешить, сам бы с радостью послушал утешения. Но генералы утешать не любят. Стружку снять, сделать вливание, продраить с наждачком – это в любой момент и в любых количествах.

– Я вижу, Шульга, – недовольно сказал генерал, – вы заняли позицию выжидания. Случай чрезвычайно сложный, но своей пассивностью вы усугубляете его. Раненых бойцов и терпящий бедствие экипаж мы обязаны эвакуировать во что бы то ни стало. На рассвете афганские товарищи высадят в этот район десантную роту.

– Если позволит погода, – вставил Шульга, прикрывая глаза от яркого света лампы.

– Вот именно, – подхватил генерал. – Идет буран, и к утру мы носа не высунем. Поэтому надо действовать, а не сидеть сложа руки. Десять минут вам. Доложите решение. – И повесил трубку.

– Вы можете колпак на лампочку надеть?! – прорычал Шульга неизвестно кому и, толкнув ногою тяжелую металлическую дверь, вышел наружу. «Через десять минут решение».

Какое? Хоть пой, хоть плачь, хоть вплавь, хоть вскачь.

Под унтами тяжело заскрипел снег, а чистый морозный воздух сам хлынул в легкие. «Сидят там, как в парилке, – подумал о дежурной смене СКП, – а тут такая благодать, как весной». И сразу понял, что действительно потянуло сыростью, талым снегом, что это совсем не к добру, потому что где-то уже совсем близко обширный фронт влажной облачности. А это в сто раз хуже сухой метели – и мокрый снег тут, и обледенение, и даже грозовые разряды не исключаются.

Загнав кулаки в боковые карманы меховой куртки, Шульга даже не замечал, что ходит вокруг СКП по проторенной связистами тропинке. В некоторых местах на ней лежали желтые квадраты света, падающего из окон. Вдруг один из квадратов погас, и Шульга вскинул глаза. Так и есть – надели колпак на лампочку. И тут же созрело решение. Он посмотрел на часы – после разговора с генералом прошло девять минут.

«Генерал – молоток, – подумал с благодарностью Шульга, поднимаясь на СКП. – И не простой молоток, а отбойный. Не позвони он, так бы и сидели, мигая глазами». Он с ходу подошел к аппарату, снял трубку и попросил на провод «первого».

– Прошу утвердить решение, товарищ генерал, – сказал Шульга, нисколько не сомневаясь в том, что нашел единственно верный выход. – В район бедствия вышлем еще два вертолета. Один – специально оборудованный для спасательных работ в режиме висения, второй – в качестве ретранслятора. Будет барражировать в квадрате…

– Утверждаю, – сухо сказал генерал. – Действуйте.

– Если с колпаком неудобно работать, – сказал Шульга штурману, – можешь снять. А вы, – повернулся он к инженеру, – на стоянку. Готовить машину Скородумова и мою. Экипажи – на постановку задач. – И добавил: – Ко мне в кабинет.

В большом разлинованном блокноте, который положила Шульге в портфель во время отпуска дочь, остался один лист. «Надо же, как рассчитала, чертовка», – подумал он, вспоминая Олин наказ: «Одно письмо в неделю и как раз до замены хватит». Ведь на этой неделе действительно могут приказ прислать.

Посмотрел на часы – еще успеет до вылета – и написал: «Здравствуй, доченька, здравствуй, мой единственный дружочек!» И сразу представил этого дружочка: худенькую, сутулую семиклассницу, с хриплым неуверенным голосом и болезненным взглядом запавших глаз. Бог мой, в каких она только клиниках не обследовалась, каких диагнозов ей не ставили, какими лекарствами не лечили. И ни черта! То вдруг повеселеет, оживет, ест все, что попадется, в общем ребенок как ребенок. То начинает угасать, терять аппетит и настроение, становится вялой и жалкой. «Ну неужели наша медицина так беспомощна, что не в силах поставить ребенку диагноз?» – спросил однажды Шульга уважаемого профессора. «Значительно беспомощнее, чем мы все думаем, – сказал профессор грустно. – В человеке загадок еще на тысячи лет».

Оля уже ходила в пятый класс, когда Шульга однажды не на шутку поссорился с женой. Запахло разрывом. В один из вечеров Оля обняла его за шею и рассудительным шепотом сказала: «Я без тебя пропаду, папуля». И эти ее слова решили все. Девочку он любил как единственное и самое стоящее в его судьбе. Дочь ему платила тем же.

Ее недетскую тоску по близкому человеку он особенно остро почувствовал здесь, в Афганистане. Девочка писала ему длинные письма, называла его то «Игорь Олегович», то «мой бедный рыцарь», то «верный дружочек», а где-то в конце обязательно прорывался крик души: «Папочка мой, папуленька, ну когда же я смогу тебя увидеть и обнять!» И Шульга сразу раскисал, чувствуя неудержимую резь в глазах.