К своей звезде
Шрифт:
– Сам сказал – завтра всем отдыхать.
– Всем, да не нам с тобой. В десять – сессия исполкома. После обеда будем стыковать планы, проведем заседание жилищной комиссии. А сегодня в ТЭЧ [1] партийное собрание – надо бы нам с тобой поприсутствовать.
– Секретарь парткома будет, инженер полка – вполне достаточно.
– Для них достаточно, да я сам хочу послушать, чем живут там коммунисты. Три месяца не виделись.
– Я не пойду. Перебор будет.
1
ТЭЧ –
– Дело хозяйское. – Волков захлопнул томик со стихами Винокурова, аккуратно поставил его на полку. – Хочешь, один секретик выдам?
– Это я люблю.
Новиков плюхнулся в кресло, расслабил мышцы. Мокрые волосы послушно легли под густой расческой в ряд.
– Так вот, – начал Волков, – приказано подобрать из нашего полка кандидата в космонавты.
– Хоть десять, – сказал Новиков.
– Не упрощай, Сергей Петрович, все серьезнее, чем ты думаешь. Командующий звонил. Сказал отнестись по-государственному, чтобы парень прошел все фильтры и был зачислен.
– Моряка Горелова…
– Не смейся, Сергей Петрович. Я серьезно… Скажут, не нашли в полку одного хорошего летчика.
– Можно Ефимова.
Волков промолчал.
– Первый класс у парня, здоров, холост. Да и внешние данные – краснеть не придется. Пусть летит.
– Я тоже о нем думал, черт бы его побрал.
– Ну и что?
– Кто эта женщина, ты знаешь?
– Знаю, Иван Дмитрич.
– Серьезно у них?
– Серьезно.
– Так пусть женится.
– Сложно там. У нее ребенок, муж.
– Где она его подцепила?
– Они со школы знакомы.
– В общем, так… Поговори с ним. Пусть с этой дамочкой напрочь завязывает, если хочет стать космонавтом. Это непременное условие. Туда анкета нужна без зазубринки, сам понимаешь.
– Поговорю, – пообещал Новиков. И без всякого предисловия упрекнул: – Зря Чижа обидел.
– Обидел?.. Чижа? – удивился Волков. – Да ты что?
– Еще хуже, если ты этого не понял. Толстокожим становишься.
– Брось, комиссар. Это Север. А сердце у него во, – он показал кончик мизинца, – на волоске. Пора нам обходиться без няньки. Привыкли за его широкой спиной, а человеку уже и на отдых надо. Потрудился он дай бог каждому – за пятерых.
Разговор с Волковым оставил у Новикова смутное чувство неуверенности, шаткости своей позиции. Он по сути ничего не смог возразить командиру. И закралось сомнение – так ли он прав, если самые убедительные его аргументы лишь в ощущениях и предположениях. «Я чувствую, мне кажется, я убежден…» – «Убеди меня, но фактами, аргументами».
Впервые за два года работы они расстались, не найдя общего языка. Каждый держался своей правды. Успокоительные аргументы лежали на поверхности: Волков из полка уходит, ему плевать… Волков загрубел под тяжестью командирских обязанностей… Волкову лишь бы попроще… Воспользоваться ими – значит, самому стать на позицию «как бы попроще». Волков неглуп, хотя бывает невыдержанным и резким. И конечно же, в его словах есть сермяжная правда. Все равно, раньше или позже, но Чижу придется проститься
Шаги Алины Новиков услышал еще на лестнице. Узнал по нетерпеливо-усталому ритму. «Сил уже нет, а спешит, соскучилась». И теплая волна нежности заполнила Новикова, вытеснила остатки горечи от незавершенного спора с Волковым. Он вышел в коридор и распахнул дверь в тот миг, когда Алина потянулась к звонку. Она вздрогнула от неожиданности, улыбнулась и перешагнула порог. Дверь толкнула ногой. Как только прозвучал звонкий щелчок замка, бросила на пол портфель, сумку с продуктами и обессиленно повисла на шее Новикова.
– Ну, вот мы и вместе, – шептала она. – Я с ума сходила, умирала, превращалась в камень. А ты даже этого не чувствовал… Нет, ты не мог не чувствовать, ты рвался ко мне, я знаю. И я тебя очень люблю. Ты у меня один такой на всем белом свете. Слышишь?
– Слышу.
Он взял в ладони ее лицо. На него смотрели глубокие, как колодец, светло-зеленые глаза. На самом дне их лежали маленькие сдвоенные огоньки. Они стыли в нерастаявшей тревоге, как стынут пузырьки воздуха в прозрачном осеннем льду. «Значит, все поняла», – подумал Новиков и вдруг почувствовал щемяще-пронзительную, как боль, нежность к женщине, которая уже не раз и не два, тщательно скрывая, как трудно это ей дается, изо всех сил старалась подладиться под его службу.
– Ты у меня лучшая жена во всем мире, – сказал он серьезно и несколько раз осторожно поцеловал в полураскрытые теплые губы.
Пока Алина, повязав фартук, проворно стряпала ужин, он мешал ей, стараясь помочь, и рассказывал полковые новости. Это стало как ритуал. С того дня, когда он, вернувшись домой после первого самостоятельного вылета в авиаполку, вот также искал себе работу на кухне и, захлебываясь от восторга, рассказывал ей о своих впечатлениях от полета, от друзей, самолетов, неба.
Алина внимательно слушала мужа, ей хотелось не только знать все о его делах, но и понимать психологию взаимоотношений в полку. Этому ее учила мать. «Если ты поймешь, чем живет твой муж, ты избавишь себя от многих ошибок в семейной жизни».
Следующие рассказы Новикова становились глубже. Он делился с женой не только впечатлениями, но и сомнениями, вслух сожалел о допущенных ошибках. Алина никогда не давала ему прямых советов. По ее реакции он частенько угадывал ее отношение к рассказанному, в размышлениях искал ответы на свои сомнения, в молчании – подтверждение своим выводам.
Алина знала всех летчиков полка. Знала их жен и детей. Она умела запросто зайти в квартиру, разговориться, помочь по кухне или посидеть с малышом. О семьях, в которых она побывала, у нее быстро складывалось довольно точное представление.
«Серегин какой-то вялый пришел на полеты», – скажет иногда Новиков и посмотрит на жену. И она, если знает, скажет: «У него сын болеет». Или промолчит, но на следующий день обязательно сообщит: «Зина требует шубу каракулевую, а он не соглашается, в долги лезть не хочет. Вот и надулись…»