К востоку от Эдема. Том 1
Шрифт:
Адам сидел не шевелясь. Глаза его смотрели безмятежно, но он был начеку.
— Я думал, ты его любишь, — спокойно сказал он. На душе у него было легко, он словно вырвался из плена.
— Да, я его любил. И сейчас люблю. Потому мне и жутко думать об этом… о том, что вся его жизнь… что все… насмарку. А могила?.. Они ведь могут даже раскопать могилу и выбросить его оттуда. — В голосе Карла звенела боль. — Неужели ты совсем его не любил?
— До этой минуты я сам не знал точно. Никак не мог в себе разобраться. А теперь знаю. Да, я его не любил.
— И потому тебя не волнует, что вся
Мысли Адама заметались в поисках слов, способных верно выразить то, что он чувствовал. — А меня это и не должно волновать. — Конечно, — горько сказал Карл. — Если ты не любил его, то конечно. Теперь еще начнешь вместе с другими поливать его грязью.
Адам понял, что брат для него больше не опасен. Прежняя ревность исчезла, и Карлу не от чего было впадать в бешенство. Грехи отца легли на него тяжким бременем, зато отец принадлежал теперь только ему, и отнять его у Карла не мог никто.
— Приятно тебе будет ходить по городу, когда все узнают? — не отступал Карл. — Как ты будешь смотреть людям в глаза?
— Я же сказал, меня это не волнует. — И не должно волновать, потому что я не верю. — Чему не веришь?
— Тому, что он украл какие-то там деньги. Я верю, что про войну он говорил правду, и верю, что он сражался во всех тех битвах, про которые рассказывал.
— А где у тебя доказательства?.. И как тогда понимать его послужной список?
— Но ведь и у тебя нет доказательств, что он вор. Ты же это придумал, потому что не знаешь, откуда взялись деньги.
— Да, но его армейские документы…
— Возможно, там ошибка, — сказал Адам. — Да что там ошибка. В своем отце я не сомневаюсь.
— Вот уж не понимаю.
— Попытаюсь объяснить… Существуют очень убедительные доказательства, что Бога нет, однако многие все равно верят, что он есть, и их вера сильнее любых доказательств.
— Ты же сказал, что не любил отца. Как же ты можешь быть так в нем уверен?
— В том-то, наверно, и дело. — Адам говорил медленно, осторожно. — Может быть, если бы я любил его, я бы ревновал. Как ты. Может быть… может быть, именно любовь заставляет человека сомневаться и не верить. Говорят, когда любишь женщину, все время в ней сомневаешься, потому что сомневаешься в себе. Теперь я это прекрасно понимаю. Я понимаю, как сильно ты его любил, и понимаю, что творила с тобой эта любовь. А я его не любил. Хотя он-то, может быть, любил меня. Он меня испытывал, он меня и обижал, и наказывал, и в конце концов даже отдал в армию, будто в жертву принес, чтобы какую-то вину искупить. А вот тебя он не любил, и потому был в тебе уверен. Возможно… да, возможно, тут все как бы наоборот.
Карл уставился на него широко открытыми глазами. — Не понимаю.
— Я и сам еще не до конца разобрался. Для меня это открытие. Мне сейчас очень хорошо. Наверное, еще никогда в жизни так хорошо не было. Я словно от чего-то избавился. Может быть, потом со мной будет то же, что с тобой сейчас, но пока я ничего не чувствую.
— Не понимаю, — снова сказал Карл.
— Но тебе понятно, что я не считаю нашего отца вором? И что он был обманщик, я тоже не верю.
— А как же документы?..
— Я на них и смотреть не буду. Моя вера в отца для меня убедительнее любых документов.
— Так, думаешь, эти деньги надо взять? — тяжело дыша, спросил Карл.
— Конечно.
— Даже если он их украл?
— Он их не украл. Не мог он их украсть.
— Ничего не понимаю.
— Не понимаешь? А ведь как раз в этом, может быть, весь секрет… Я тебе никогда об этом не напоминал, но скажи, ты помнишь, как ты меня поколотил перед тем, как я ушел в армию?
— Помню.
— А что было потом, помнишь? Ты же вернулся с топором, чтобы меня убить.
— Я все это плохо помню. Я тогда, верно, ума лишился.
— В то время я не понимал, а сейчас понимаю — ты дрался за свою любовь. — За любовь?
— Да, за любовь, — сказал Адам. — А деньги эти мы употребим с толком. Может, останемся жить здесь. А может, уедем… скажем, в Калифорнию. У нас еще будет время решить. Ну и, конечно, мы должны поставить отцу памятник — большой, настоящий.
— Никуда я отсюда не поеду, — сказал Карл.
— Погоди, время покажет. Никто нас не торопит. Поживем, увидим.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Я верю, что у вполне обыкновенных людей может родиться чудовище, монстр. Вам доводилось видеть таких уродов — нелепые страшные создания с огромной головой или с крохотным туловищем; бывает, дети рождаются без рук, без ног, или с тремя руками, или с хвостом, или рот у них в самом неожиданном месте. Все это прихоть случая, и никто тут не виноват, хотя раньше полагали иначе. Когда-то детей-уродов считали наглядной карой за тайные грехи родителей.
Но если природа допускает уродство телесное, почему бы ей не создавать и уродов умственных или психических?
Внешний облик может остаться без изъянов, но если игра генов или деформация яйцеклетки приводят к рождению ущербных телом, то разве не можете результате тех же процессов родиться ущербный душой?
Уроды — это просто разной степени отклонения от признанной нормы. И если один ребенок может появиться на свет без руки, другой может точно так же родиться без зачатков доброты или совести. Когда человек лишается рук, попав в катастрофу, он вынужден вести долгую борьбу, чтобы свыкнуться со своей потерей, но тот, кто родился без рук, страдает лишь от того, что люди видят в нем существо странное. Если у человека никогда не было рук, он не может ощущать их отсутствие. В детстве мы нередко пробуем вообразить, что бы мы чувствовали, будь у нас крылья, но наивно предполагать, что при этом мы испытываем те же чувства, что птицы. И понятно, что уродам именно норма должна представляться уродством, потому что каждый человек считает себя нормальным. А для монстров, чье уродство никак не выражено внешне, норма — категория еще более смутная, потому что по виду такой монстр ничем не отличается от других людей и сравнить себя с ними не может. Родившемуся без совести должен быть смешон человек с чуткой душой. По понятиям преступника, честность — идиотизм. Но не забывайте, что урод — это всего лишь отклонение, и в глазах урода как раз норма — уродство.