К востоку от Эдема

Стейнбек Джон Эрнст

Адам пошевелился неуютно.

— О чем ты? Не скрытничай, — раздраженно произнес он. — А то смотрю на тебя, как неграмотный в книгу.

Ли, не отвечая, достал из кармана трубку — медную круглую чашечку с тонким, черного дерева чубуком. Набил чашечку-наперсток табаком тонкой, как волос, резки, зажег, длинно пыхнул четыре раза и положил трубку, и она погасла.

— Это опиум? — жестко спросил Адам.

— Нет, — ответил Ли. — Это дешевый сорт китайского табака, неприятный на вкус.

— Зачем же ты куришь его?

— Не знаю, — сказал

Ли. — Наверно, потому что, как мне кажется, он проясняет мне ум. — Ли сощурил веки. Ладно, попробую расправить ваши мысли, как лапшу после нарезки, и просушить на солнце. Эта женщина и посейчас жива, и посейчас ваша жена. По букве завещания ей достается пятьдесят с лишним тысяч долларов. Это крупная сумма. На эти деньги можно сделать много добра и много зла. Знай ваш брат, где она и чем занимается, пожелал бы он оставить ей эти деньги? Суд всегда бывает склонен выполнить волю завещателя.

— Нет, не оставил бы ей брат, — сказал Адам. Но тут же вспомнил визиты Карла к девушкам в гостиницу, на верхний этаж.

— Решите-ка, подумайте-ка за него, — сказал Ли. То, чем занимается ваша жена, само по себе ни хорошо, ни худо. Святость может произрасти из любой почвы. На эти деньги она, возможно, сотворит какое-нибудь доброе дело. Нет мощнее толчка к творению добра, чем угрызения совести.

— Она сказала мне, что сделает, когда накопит деньги, — поежился Адам. Тут убийством пахнет, а не добрыми делами.

— Значит, по-вашему, лучше, чтобы у нее этих денег не было?

— Она грозилась погубить многих уважаемых людей в Салинасе. И это в ее силах.

— Понятно, — сказал Ли. — Я рад, что мое дело тут сторона. У этих уважаемых людей, должно быть, порядком подмокла репутация. Значит, по-вашему, нравственнее будет не давать ей этих денег?

— Да.

— Ну что ж. Она здесь безымянна и безродна. Шлюха возникает, как гриб из земли. Если она и узнает об этих деньгах, все равно без вашей помощи не сможет их заполучить.

— Пожалуй. Да, без моей помощи она их вряд ли получит.

Ли взял трубку, медной палочкой выковырнул золу, снова набил табаком. Четырежды пыхнул неторопливо, приподняв тяжелые веки и глядя на Адама.

— Проблема весьма деликатная, — сказал он. — С вашего позволения, я предложу ее на рассмотренье моим почтенным родичам — не называя имен, разумеется. Они обследуют ее тщательно, как мальчишка, выискивающий у собаки клещей. Я уверен, они достигнут интересных результатов. — Он положил трубку на стол. — Но у вас-то нет ведь выбора?

— Ты о каком выборе?

— О том, которого у вас нет. Неужели вы настолько хуже знаете себя, чем я вас?

— Не знаю я, как поступить, — сказал Адам. — Надо будет крепко подумать.

— Я вижу, что теряю время попусту, — сердито сказал Ли. — Вы меня хотите обмануть? Или же и самого себя обманываете?

— Не смей так говорить со мной!

— Но почему же? Я не терплю обмана. Как вы поступите с этими деньгами, совершенно ясно. Написано у вас, так сказать, на челе. Я намерен говорить

так, как мне вздумается. Я стал капризен. Не сидится мне уже здесь. Меня манит затхлая вонь старых книг и аромат любомудрия. А вы из двух разных нравственных подходов неизбежно выберете тот, который впитан с детства. Думайте, не думайте — это ничего не изменит. И то, что жена ваша салинасская шлюха, не изменит ни йоты.

Адам встал, нахмурясь гневно.

— Ты решил уйти — и потому стал дерзок, — сказал он, повысив голос.Говорю тебе, что еще не решил, как поступить с деньгами.

Ли глубоко вздохнул. Ладонями оттолкнувшись от коленей, выпрямил свое щуплое тело. Устало подошел к передней двери, открыл ее. Обернулся к Адаму и сказал с дружеской улыбкой:

— Чушь вы собачью говорите!

Вышел и закрыл за собой дверь,

3

Кейл прокрался темным коридором, скользнул в свою и Аронову спальню. Увидел очертание головы брата на подушке в широкой кровати, но слит ли брат, разглядеть не смог. Бесшумно лег на свое место рядом, тихонько повернулся на спину, заложил руки за голову, сцепил пальцы и стал глядеть на пляшущие мириады цветных точек, из которых состоит темнота. Ночной ветер медленно надул оконную штору и утих, и старенькая штора, шурша, опала.

Серая, ватная тоска окутала Кейла. Зачем, зачем Арон ушел из сарая обиженный? Зачем, зачем было подслушивать за дверью в коридоре? Кейл зашевелил губами в темноте, произнося слова беззвучно и все же слыша их.

— Милый Господи, пусть я буду, как Арон. Пусть я не буду плохим. Я не хочу быть скверным. Сделай, чтобы все меня любили, и я дам тебе все, что хочешь, а если не найдется у меня, то я обязательно добуду, Я не хочу быть скверным. Не хочу быть одиноким. Ради Христа прошу Тебя. Аминь.

По щекам медленно катились горячие слезы. Напрягаясь, Кейл сдерживал, глотал всхлипы.

Арон прошептал сбоку в темноте:

— Какой ты холодный. Ты простыл.

Пальцами коснулся руки Кейла, ощутил пупырышки гусиной кожи. Спросил негромко:

— Ну что, были у дяди Карла деньги?

— Нет, — сказал Кейл.

— А ты долго там пробыл. О чем это отец толковал с Ли?

Кейл молчал — у него еще сжимало горло.

— Не хочешь сказать мне? Ну и не говори.

— Я скажу, — прошептал Кейл. Повернулся на бок спиной к брату. Отец пошлет матери векок. Здоровенный венок из гвоздик.

Арон приподнялся в постели, взволнованно спросил:

— Правда? А как венок доедет на другой край Америки?

— Поездом. Тише говори.

— Но гвоздики же завянут? — перешел Арон на шепот.

— А их льдом обложат, — сказал Кейл. — Вокруг всего венка.

— Так это же куча льду нужна! — сказал Арон.

— Еще какая куча, — сказал Кейл. — Давай спи.

Арон замолчал. Потом шепнул:

— Вот бы хорошо, чтоб венок доехал свежий и красивый.

— Такой и доедет, — сказал Кейл. А мысленно молился: «Пусть я не буду скверным».