К. Р.

Говорушко Эдуард Лукич

Казалось бы, так странно: скучать над Шекспиром — и взяться за его самую сложную великую вещь о вечных сомнениях и терзаниях человеческого духа.

Друг Великого князя, академик Анатолий Федорович Кони, так объяснял интерес К. Р. к «Гамлету» в своей речи, которую произнес в стенах Академии наук в 1915 году, когда Великого князя не стало:

«… Вера создается не сразу; обыкновенно верующий человек начинает в юности с веры, принимаемой на слух с примеров окружающих старших, с их внушений и т. д. Эта вера, принятая, так сказать, в кредит, часто глубоко проникает в душу, связывает человека на всю жизнь. Но эта вера все-таки не такая, которая может остаться после неизбежного периода сомнений. Эта вера… выражена хорошо у Толстого в „Войне и мире“, когда Николай Ростов на волчьей охоте ждет, чтобы волк выскочил на него, и молится: „Господи, сделай так, чтобы он выскочил на меня, что тебе стоит“… Когда человек вглядывается в жизнь, то оказывается, что жизнь ему дает примеры, которые заставляют его усомниться в том: так ли это всё, как ему говорили, и как он принял это на веру. У слепо верующего являются сомнения ввиду бессмысленности смерти молодых людей, полных сил и надежд, рядом с бессмысленностью существования разрушившихся и разлагающих окружающее старцев, которые сами ждут смерти и не могут ее дождаться, — при виде рек слез и крови, проливаемых человечеством, одним словом, при виде всего того, что Гамлет перечисляет в своем монологе „Быть или не быть“. И тогда нередко начинается отрицание, человек начинает расходиться с верой, и если он поэт, и если ее отклонение очень сильно в отрицательную сторону, то он становится скептиком.

С другой стороны… Когда это сомнение пройдено, является положительная сторона религии, и если это касается поэта, то у него слышатся те ноты, которые звучали у Лермонтова, говорящего с твердой уверенностью о существовании Бога. И вот эта же вера, твердо укрепившаяся, была и у Великого князя, как это сквозит во всех его стихотворениях, но, несомненно, что был период сомнений и являлось стремление к пантеизму — признание безличного Бога в природе, разлитого везде…

Но и эти ноты пантеизма скоро проходят, и наступает торжество веры. Поэт, человек с наклонностью и с любовью к драматургии, К. Р., во всяком случае, не мог не остановиться на великих произведениях Шекспира. Если это сомнение в справедливости предпринимаемого дела — тогда это будет Макбет; или это сомнение в разумности совершенного — тогда это будет Лир; или это будет сомнение, благодаря которому разрушено личное счастье, — тогда это будет Отелло, или это будет сомнение во всем и во всех, и, прежде всего, в самом себе, — тогда это будет Гамлет. Герои Шекспира несут свою судьбу в себе. С этой точки зрения Гамлет есть жертва своих постоянных сомнений… „Быть или не быть“ — весь этот монолог отвечает снедающим его сомнениям. И, наконец, Гамлет, умирая, ничего не находит другого сказать, кроме как „конец — молчание“».

Возможно, Кони прав в своих предположениях. Но у К. Р. был еще один интерес: попробовать свои силы один на один с великим шедевром. Завести роман с вечностью.

На третьей неделе поста Константину Романову представили князя Александра Ивановича Сумбатова.

— Не бедствую. Богат, но актерствую, — смеялся Сумбатов. И потом серьезно: — Всю жизнь переменил из-за любви к искусству. Без театра не могу. Мало что в актеры пошел и стал Южиным, пьески осмелился писать. Идут, ставят. Вам не доводилось смотреть?

— Нет, к сожалению.

— Не сожалейте, Ваше Высочество. Безделки: «Листья шелестят», «Муж знаменитости», «Арказановы». Это не Шекспир, не «Гамлет».

— Вы напрасно так. Говорят, московский Малый намного выше Александринки по выбору пьес. И направление имеет. Театр стал духовным университетом. А почему «Гамлета» помянули?

— Не поверите, знаю девять его переводов. Ни один не удовлетворяет. Не по зубам творческой братии Шекспир…

— А я хочу рискнуть: перевести «Гамлета». Только не пугайтесь!

Сумбатов и не думал пугаться, он обрадовался:

— Когда же я смогу увидеть ваш труд? И, может, даже приступить к работе?

— Лет шесть дайте… — засмеялся Великий князь.

Так они поговорили, и Константин был счастлив интересом прекрасного актера из хорошего театра.

Настал день, когда К. Р. сообщил Анатолию Федоровичу Кони, что готов отдать «Гамлета» в печать и что все его замечания учел, кроме одного: оставил выражение «гробные пелены». Такое прилагательное есть в славянском переводе Пасхального канона Иоанна Дамаскина. А так как обращению Гамлета к призраку отца подобает приподнятый тон, то эти славянские слова очень уместны. Он просил Кони помочь ему перевести на русский язык специальные, «юридические» слова Гамлета, для чего переписал ему нужный отрывок по-английски и его же в немецких переводах.

Смущаясь, что отнимает время своими просьбами у такого занятого человека, как Кони, Великий князь оправдывается: «Я помню слова покойного поэта Майкова, который так отозвался о моих замечаниях на его стихотворение: „Вы меня поймали и пристыдили. Я сам знал и чувствовал, что плохо, да думал — сойдет. Ан, не сошло!“»

Великий князь был благодарен всем «за всякое порицание, которое трудящемуся всегда полезнее одобрения», и просил отложить в сторону «попечение об авторском самолюбии переводчика». Работая над «Гамлетом», он обращался к помощи многих специалистов — к литературоведу, академику А. Н. Веселовскому, к историку и большому знатоку Шекспира академику К. Н. Бестужеву-Рюмину, к зоологам, чтобы уточнить названия животных, и даже к инженерам за техническими знаниями.

«Этому переводу К. Р. посвятил много лет и много труда. Можно сказать, что перевод — лучший из тех, которые существуют у нас. Если он не всегда совершенен по стиху, то, во всяком случае, по точности, по соблюдению подлинника, что по особенностям английского стихосложения очень трудно, это перевод, представляющий громадные достоинства. Правда, есть один перевод, который мог бы стать еще выше, но это не перевод, это переделка, очень талантливая, в которой много произвольного, а именно — „Гамлет“ в переводе, или переделке, Полевого. Чтобы охарактеризовать эту переделку, достаточно сказать следующее: все мы знаем чудесное и глубокое выражение — „человек он был!“, но этого у Шекспира нет, это ему Полевой приписал, а у Шекспира Гамлет говорит: „во всем, во всем король был человек совершенный“».

(А. Ф. Кони «Слово о К. Р.», 1915).

Так современники оценивали достоинства перевода К. Р. в смысле точности, верности, любви к своему делу. Перевод сопровождается обширными комментариями: подробное исследование источников самой трагедии, исследование изданий и оценки их, описания актерской игры, примечания филологические, исторические, из области ботаники, психиатрии и юридические — причем тут сказалось широкое и благородное отношение Великого князя к труду тех, кто ему помогал. Великий князь в отдельном томе поместил примечания с указанием, что они принадлежат не ему…

При подготовке перевода к изданию Константин Константинович решил посвятить свой труд покойному Императору Александру III и посвящение оформить в стихах. Он долго бился над сонетом. Когда закончил, показал Леониду Майкову и его жене, у «которой ум и тонкий вкус, и она знаток в твореньях самых строгих муз». Ответ был благожелательный с одним-единственным замечанием. «Вот теперь не стыдно этот сонет посвятить Саше и предварить им перевод „Гамлета“», — записал в дневнике Великий князь.

Ты повелел, чтоб «Гамлет» несравненный На речи русской вновь увидел свет; Но перевод, Тобою вдохновенный, Созрел — увы! — когда тебя уж нет. С Тобою мы разлучены могилой, Но верится: и в небе будет мило, Что на земле свершилося в любви. Любовь твое исполнила веленье… Прими ж, о Царь, поэта посвященье И труд его с небес благослови!

Стихи следовало показать и ныне царствующему Николаю II. 12 июня 1899 года Константин Константинович получил ответ: «Милый мой Костя, с умилением прочел я Твое трогательное посвящение памяти моего дорогого Отца. Разумеется, напечатай его во главе твоего издания».