Каан-Кэрэдэ
Шрифт:
Ивану Ивановичу тут же нацепили значок.
— Ну, как? Не страшно? — спросил Бочаров.
— Рази другие как, я ничево.
— Голова не кружилась?
— Голова что кружится! Ничево. Вот боялся мысок заденет. Ну, ничево. Шибко хорошо!
Узкие глаза азиата, как черный огонь. Зоя говорила, задыхаясь, точно от бега.
— Вы читали «Золотой Клюв»?.. Каан-Кэрэдэ, — двуглавый орел насильника с золотым клювом, белый царь!.. И вот… вы понимаете… в первый раз — чудо!.. Ну как, ну как это скажешь?! Ведь вы, не замечая, свершили великую революцию… Да — революцию!
Зоя замолчала, смутившись своего
— Да, — сказал, любуясь, Эрмий. — Летать по трущобам, рисковать жизнью с тем, чтобы поднять в воздух мужиков, баб и вот таких, как они… Это… это можно только в России!
Кунь-Коргэн медленно бродил вокруг аэроплана, осторожно щупал: все сделано искусными кузнецами.
— Сколько летел из Дяш-Тура?
— Это из Бийска что ль?.. Полтора часа.
— Адазын! Три дня пути для коней.
Старик упорно расспрашивал, почему летит Каан-Кэрэдэ? Сложные объяснения Нестягина его не удовлетворяли. Эрмий налил бензина, зажег. Кунь-Коргэн узнал, что незримый огонь добывается из темных подземных струй.
— Бинзинчику бы мне, бинзинчику, — протянула кринку баба.
— Зачем?
— Поясницу больно хорошо натирать, поясницу…
— Кровь Эрлика! — пробормотал кам и отошел, раскачивая малахаем.
Андрей Бронев отвел брата в сторону. Они долго шагали, обнявшись, по краю аэродрома.
Бочаров подошел к ним.
— Андрей Платоныч, пора лететь, вечереет!
— У меня лонжерон из водопроводной трубы, — начал Андрей Бронев.
— Ну?
— Я не имею права летать с пассажирами! Мне нужно в Москву, сделать автогенную сварку. Вот, спросите товарища Нестягина.
Нестягин был посвящен в заговор, сказал:
— Да, летать рискованно.
— Рискованно, — подтвердил Эрмий.
— Вас, конечно, я сегодня же доставлю в Новоленинск, — очень любезно поклонился Бронев.
Бочаров увидел: сынишка Петя (что в мире лучше сынишки Пети?) приделал к игрушечному автомобилю крылья. — «Ты у меня юный моделист», — сказал Бочаров. Мать принесла самовар… Бочарову всегда хотелось домой! Он сказал:
— Но ведь вся наша работа нарушается! Что за волынка?
— Ничего подобного! — горячо возразил Бронев. — Летаешь, летаешь по тайгам, да сограм, налетаешь километров с экватор, а никто и слова о тебе не скажет, — если не считать «Советской Сибири». А вот, когда «Исследователь» проводит экспедицию до Москвы, о нашей работе заговорят. Всякие интервью будут. Уж вы обязательно попадете в «Известия»!.. Кроме того, скоро нам придется менять мотор. Этот уж отработал свое. А когда его пришлют? Знаю я этих чертей москвичей! Надо лететь: два дня туда, два дня обратно — в неделю обернусь…
— Все-таки это не дело, ребята, надо было раньше предупредить, — потряс бородой Бочаров.
— Когда раньше?! Разве я знал, что мне на аэродроме подсунут верблюда с мороженицей! Разве у нас есть запасные части? — Старый военный инстинкт пилота трубил атаку: чтобы защищаться, надо наступать. — Вот, мы недавно составили перечень того, что необходимо закупить в Москве… Товарищ Нестягин!
Нестягин вынул приготовленный список и начал декламировать, как стихи:
Пропеллеров со втулкой Руппа — 1 Заклепок дюралюминиевых разных — 60 ДюритовБочаров не выдержал.
— Ладно! — прервал он. — Хоть я и знаю, в чем тут дело, черт с тобой! Устрою!.. Только, чтоб сегодня же быть в Новоленинске: я должен переговорить с Крайкомом.
— Разумеется!.. Из Бийска дадим телеграмму. Что мы, при кострах не садились, разве?!
Бронев радостно подмигнул брату.
— Ну, завтра увидимся в Омске. Только смотри: твой вылет утром.
— Не беспокойся, Левберг согласился.
Братья простились.
Дюжина рослых алтайцев в рубашках до колен, в синих штанах, в красных халатах, в красных шелковых кисточках на концах кос, в шубах, шапках, окружили Бочарова, как тайга.
— Почем, — говорят, — айрапланды? Продай айрапланды!
— Моя лошадка дает, ею лошадка дает, табун сто голов дает. Продай айрапланды!
— Товарищ Алагызов! Да уйми ты их! — взмолился Бочаров.
Нестягин повертелся вокруг «Исследователя», запустил мотор, занял свое место.
Толпа, как пасхальные яйца, покатилась вместе с юнкер-сом. Эрмий и Зоя остались одни, следя за его исчезавшей тенью. Настала тишина. Лес. Катунь. Скалы.
— Вы видите его? — спросил Эрмий.
— Нет.
— А я вижу.
— Как это чудесно: летать, — сказала девушка.
Руки их встретились.
Молчали горы.
IV. Путь Шамана
Кунь-Коргэн сказал: «Как мне отблагодарить тебя, крылатый витязь, я беден; вот возьми мою трубку».
Он протянул медную алтайскую трубку с длинным костяным чубуком.
— Хорошая память, — сказал Эрмий. — Возьми и ты мою вещь. Она поможет тебе найти путь, когда ты заблудишься. Черная стрелка всегда показывает на север.
Заидэ перевела.
Глаз шамана отразил медный луч компаса.
— Войди в мой юрт, витязь! Баба моя зарезала ягненка.
В шестигранном срубе дымный сумрак. У подножия огня сидела старуха, жарила куски мяса. На старухе была баранья шуба, на голове — высокая барашковая шапка такой же формы, как у русских кокошник. Дым выходил в отверстие в потолке. Посредине качалась деревянная решетка. Там коптился сыр-курут, — заменяющий хлеб. Направо от входа помещалась женская утварь, кадка для кумыса, кожаный мех для чегеня, прибор для изготовления аракы. Налево, по закоптелым бревнам, висели седла, сбруя, нагайки, переметные сумки, ружье. В углу под какими-то странными изображениями, быть может, заменявшими иконы, стоял крестьянский ларь с отломанной крышкой; в ларе хранились шаманская мантия — «маньяк» [2] , шапка «порук» и огромный бубен. Окон в срубе не было.
2
Manjak.