Каббала и бесы
Шрифт:
«Неужели слёзы?» – с удивлением подумал Залман.
Стояла осень, желтые и пунцовые листья плавали в лужах. Деревья у ограды костела почти оголились, обнажив холодные извивы черных ветвей. Они вошли во двор, отыскали укромное, скрытое от людских глаз место и, прижавшись друг к другу, простояли целую вечность.
Темнело, сквозь стрельчатые окна, затянутые цветными витражами, доносились звуки литургии. На башне ударил колокол, и с первыми его звуками, тяжелыми, словно старинные серебряные монеты, они начали исступленно целоваться.
– Вспомнил, Зюньчик? – Бируте нарочно назвала его детским именем. Его уже много лет так никто не называл.
– Вспомнил. Но ты бы ведь не поехала со мной в Израиль. Без мамы, без папы, без всех твоих деревенских родственников.
– Поехала бы. Я бы тогда за тобой куда угодно поехала.
– А вера? Ты ведь католичка, а я иудей.
– Я атеистка. Была и есть. Но ради тебя стала бы иудейкой. Твой Бог был бы и моим Богом.
– Н-да, – он постучал пальцами по столу. – К чему жалеть об упущенных возможностях? Как ты, как Лотас? У вас есть дети? Сколько?
– Мы разошлись через год. Сразу после твоего отъезда. Он меня совсем не понимал. И вообще был какой-то неромантичный. Приземленный, как все жемайтийцы.
– А после Лотаса? Вышла еще раз?
Она замялась.
– Понимаешь, формально мы не развелись. Расстались, как муж и жена, но поддерживаем имущественные отношения. В общем, официально я замужем, хоть фактически нет. И знаешь, что я тебе еще скажу…
Бируте заметно волновалась. Достала пачку сигарет, вытащила одну, закурила, выпуская дым вбок, потом толкнула пачку к Залману.
– Спасибо, я уже много лет как бросил.
– А я нет.
Да, эту ее манеру выпускать дым, кривя губы и чуть наклоняя голову, он тоже хорошо помнил. Сколько, оказывается, хранит в себе наша память, мы-то и думать о чем-то забыли, а она держит, крепко сжимая, до боли, до синяков, до царапин на сердце.
– Вот что я хочу тебе сказать, – она собирала силы, точно штангист, когда, обхватив руками штангу и уже присев, он замирает, прислушиваясь к себе, проверяя, все ли готово для рывка.
– Ничего не упущено. Я все эти годы ждала нашей встречи. Знала, ты вернешься, не сможешь не вернуться. И вот, ты вернулся.
Залман молчал, оторопев. Не от слов Бируте, а от того, какую бурю подняли эти слова в его душе.
– Всё еще можно повторить, Зюньчик. Вернее, начать сначала. Стоит тебе захотеть.
– Бируте, – он закашлялся, то ли от волнения, то ли от сигаретного дыма. – Видишь ли, я, в некотором роде, духовная особа.
– Ну и что? – перебила она его. – Бог – это любовь. Он простит тебя. И меня вместе с тобой.
– Бог – это еще и долг. Ответственность перед другими людьми. У меня жена и шестеро детей. Как я могу…
– Шестеро! – она в изумлении прикрыла
С минуту она качала головой, рассматривая его расширенными глазами.
– Нет, конечно, разве я могу забрать отца у шестерых детей. Но ведь ты можешь приезжать иногда в Вильнюс, раз в месяц, раз в два месяца. О деньгах не думай, я теперь богатая, на билеты хватит.
Она криво усмехнулась и загасила сигарету.
– Бируте, а как я буду возвращаться? Какими глазами на детей глядеть, что говорить им? Врать, скрываться. На обмане счастья не выстроишь.
Она затрясла головой, глаза заблестели. Молча протянула руку, накрыла своей ладонью пальцы Залмана. Он почти инстинктивно дернулся, чтобы высвободиться, но тут же остановил движение.
– Хорошо, – сказала она тихо. – Пусть все останется, как было. Но сейчас, раз мы уже встретились, сегодня, один-единственный раз…
Он не мог говорить. Не мог двинуть рукой. Он захотел отрицательно покачать головой, но она налилась свинцом, окаменела. Никогда в жизни столь простое движение не давалось ему с таким трудом.
На улице уже зажглись фонари. Из распахнутого окна второго этажа доносилась песня «Битлз». Что-то о плачущей гитаре. Когда-то он знал эту песню наизусть. Залман выбрался на середину мостовой и побрел к гостинице.
«Только не оборачивайся, – твердил он себе, – только не оборачивайся».
Он дошел до угла, уперся рукой в холодную жесть водосточной трубы, уловил последний всхлип соло-гитары Леннона, и обернулся.
ВРЕМЯ И МЕСТО
Необходимость комментария, или Связка ключей к замку Якова Шехтера (комментарий П. Люкимсона)
«Вход не для всех. Вход только для посвященных!» – предупредил Гессе читателя в своем «Степном волке».
«Не понимать стихов не грех! Еще бы, говорю, еще бы…» – обронил как-то Андрей Вознесенский.
Мир любого подлинного художника всегда настолько сложен, что далеко не каждому из его современников, а подчас и ему самому не всегда дано понять, что же именно он вложил в то или иное свое творение.
Проходит всего лишь тридцать, сорок, пятьдесят лет, некогда юные девушки превращаются в почтенных бабушек, и вот уже их внуки с трудом воспринимают то, что этим бабушкам казалось таким простым и понятным.
В самом деле, что это такое: «Надев широкий “боливар”, Онегин едет на бульвар»?!
Или: «Но… Панталоны, фрак, жилет! Всех этих слов на русском нет!»
Как это нет, когда вот они, туточки?! А «жилет» – это вообще любимая папина бритва!
И тогда возникает необходимость в комментарии – переводе с русского на русский; тех ключах, с помощью которого можно открыть двери, запертые Временем, этим главным Хранителем всех таинственных замков, выстроенных воображением художников различных эпох и народов.