Кабинет доктора Ленга
Шрифт:
– Я ни разу не физик, – сказал Колдмун, – но… так все только запутается. То есть Констанс возвращается, чтобы… – Он снова замолчал, мысленно перебирая возможные последствия. – А если она встретит саму себя?
– Непременно встретит. Однако парадокс только кажущийся. Напомню, что все это происходит в другой, параллельной вселенной, почти идентичной нашей, но не совсем. Что бы там ни случилось, оно никак не затронет нас… особенно после уничтожения прибора, открывающего ворота между мирами. Теперь дверь закрылась.
На последних словах голос Пендергаста сорвался. Ох уж эти его сложные отношения с Констанс…
«Na da ma y azan» [33] , – подумал Колдмун, а вслух спросил:
– Что вы собираетесь делать?
Похоже, вопрос удивил Пендергаста.
– Я собираюсь вернуться в Нью-Йорк.
– А как же Констанс?
Пендергаст изменился в лице, отвернулся и осушил бокал.
– Констанс сделала свой выбор.
– Это правда? Она в самом деле ушла?
– Ушла туда, куда я не могу проникнуть вслед за ней. И не хочу. Дать Констанс возможность упокоить древние призраки без моего вмешательства – это все, что я могу теперь для нее сделать. Больше я ее не увижу.
33
У меня болит голова (лакота).
Он поставил бокал на стол с резким стуком.
– Ну а вы? Просто будете жить одним днем?
– Одним днем? – Губы Пендергаста наконец-то скривились в призрачной усмешке. – Если бы я мог позволить себе такую роскошь! Нет, мой друг, моя боль измеряется не днями, а секундами. Даже меньше. Как у колибри.
– Простите?
Колдмун решил, что у Пендергаста помутился рассудок от выпитого. Словно прочитав его мысли, старший агент встал, подошел к барному шкафу и налил себе новый бокал.
– Много ли вам известно о колибри, Армстронг? – спросил он, снова усаживаясь на стул.
С каждой минутой разговор становился все более нелепым.
– Не очень. Они могут висеть в воздухе. А еще у них переливчатое оперение.
– Колибри постоянно страдают от голода, – сказал Пендергаст. – Они не смогли бы пережить даже одну ночь, если бы не впадали в своеобразную спячку. Вы об этом знали?
– Нет.
– Как вы только что сказали, они способны зависать в воздухе. Для этого нужен невероятно быстрый метаболизм. Их сердца бьются с частотой шестьдесят тысяч ударов в час. А крылья… – Он замолчал и поднял бокал. – Крыльями они машут сто раз в секунду. Сто раз. Чтобы обрести душевный покой, если это мне вообще суждено, нужно жить не день за днем, а мгновение за мгновением. Я живу в промежутке между взмахами крыльев колибри. Жизнь с более длительными интервалами… была бы непереносимой. – Он снова поднял бокал и сделал большой глоток. – Вы слишком задержались из-за меня. Благодарю вас, мой друг, за все оказанные любезности, большие и маленькие. Пришло время расстаться… навсегда.
Почувствовав странный комок в горле, Колдмун попытался возразить.
– Я никогда не просил о напарнике, – сказал Пендергаст. – Но сейчас, оглядываясь назад, я не мог бы пожелать лучшего, чем вы. Vale! [34]
Нужно было сказать что-то еще, прежде чем покинуть эту темную комнату, но Колдмуну не приходило на ум ничего подходящего.
– Toksa akhe [35] , – ответил он.
И тут, когда он собрался уходить, Пендергаст рассмеялся. Это было так не похоже на него, что Колдмун обернулся.
34
Букв.: Будь здоров! (лат.) – принятая у древних римлян формула прощания.
35
До встречи (лакота).
– В чем дело?
– Я вспомнил то, что вы сказали мне еще из-за двери. Вы сравнили меня с картофелем, коптящимся в банке с углями из гледичии.
– Правильно.
– Это новое для меня выражение. У этого картофеля какой-то особенный вкус?
– Если знать, как его приготовить, нет ничего вкуснее. Угли из гледичии дают ровно столько тепла, сколько нужно, чтобы получить хрустящий мундир, раздутый, словно кожа пекинской утки. А сам картофель становится мягким, как масло.
– Благодарю вас за эту жемчужину деревенской мудрости. Доброго пути, Армстронг.
Уже закрыв за собой дверь, Колдмун все еще слышал приглушенный смех Пендергаста – приятный, мелодичный, но бесконечно печальный, словно бы помогавший ему перескочить, сохраняя здравый рассудок, из одного крошечного промежутка времени в другой, между двумя взмахами крыльев колибри.
11
Зайдя в денверское отделение, Колдмун сразу уловил знакомый запах, на мгновение напомнивший о доме. Он узнал любимый аромат переваренного кофе. Вскоре, однако, выяснилось, что никакого отношения к кофе этот запах не имел: он исходил от обгоревших банкнот, изъятых во время рейда на логово фальшивомонетчиков и только что доставленных в хранилище вещественных доказательств.
Денвер был именно таким, каким Колдмун его запомнил: пейзажи Запада, горы вдалеке и бодрящий воздух. Отделение располагалось в длинном невысоком здании с голубоватым стеклянным фасадом – необычно, но красиво, немного похоже на мозаику. Власть не спит никогда, и Колдмун рассчитывал, что даже в воскресенье кто-нибудь станет поджидать его, чтобы помочь преодолеть бюрократические проволочки, связанные с переводом. Но, к большому удивлению Колдмуна, его направили прямо в кабинет ответственного агента Рэндалла Дудека.
Когда Колдмун вошел в кабинет, Дудек говорил по телефону. Из окон открывался вид на серовато-бурый пригород, а не на центр города. Это была уменьшенная копия кабинета заместителя директора Уолтера Пикетта, вплоть до фотографий Капитолия, мемориала Линкольна и штаб-квартиры ФБР на Пенсильвания-авеню, а также обязательных портретов президента и вице-президента.
Дудек коротко кивнул Колдмуну и развернул кресло в сторону шкафа с наградами, располагавшегося у дальней стены. Колдмун остался стоять с багажом в руках, разглядывая широкие плечи и коротко стриженную голову Дудека. Телефонный разговор продолжался еще несколько минут. Наконец Дудек попрощался, обернулся к Колдмуну, положил телефонный аппарат на полированный стол и скрестил руки на груди.
– Садитесь, агент Колдмун, – сказал он.
Колдмун подошел, поставил багаж на пол и выбрал один из трех одинаковых стульев по другую сторону стола.
– Ну вот, это случилось, – продолжил Дудек. – Возвращение блудного сына.
– Блудного сына, сэр? – переспросил Колдмун.
– Вы пренебрегали изучением Библии?
Он рассмеялся, очевидно посчитав шутку удачной.
– Я не христианин, сэр.
– Ага, понятно.
Молчание так затянулось, что Колдмун забеспокоился: не провалил ли он какой-нибудь секретный тест?