Каблуки в кармане
Шрифт:
А недавно меня саму спросили, не псевдоним ли у меня? У меня челюсть дрогнула. «В смысле?» – уточнила я. «Ну, Этери Омаровна Чаландзия – это не псевдоним?» Я подумала, какой же гриб надо было съесть, чтобы самостоятельно придумать себе такое имя? Пару мгновений я колебалась, прикидывая, от каких лавров отказываюсь, но все-таки призналась в скучной правде – меня действительно так зовут.
Однако вскоре выяснилось, что и здесь не все так чисто. Оказывается, исторически фамилия звучала как «Чаландзе», и только стараниями безвестной паспортистки она превратилась в «Чаландзия». Но это был не мой выбор – если бы папа хотел, мог бы настучать рассеянной девице по башке и восстановить историческую и родовую справедливость. Но он не стал. Он вообще свободный человек – ему в том паспортном столе не только имя поправили, но и дату рождения вывели совершенно новую. С буддистским
А недавно мама по секрету мне призналась, что минут пять всерьез хотела побороться со всей нашей грузинской родней за то, чтобы меня назвали Машей…
Ха! Не вышло.
Алкоголь
Я не пьяница и не алкоголик, но у меня отец грузин, и это многое объясняет. Для меня с детства не было ничего предосудительного в словах «вино», «пить», «много пить», «петь, много выпив», «пропить виноградник» и «не добраться до дома, много выпив по случаю потери виноградника». Красное вино для меня не алкоголь, водку я не люблю, от коньяка, как от клофелина, мгновенно засыпаю.
Я не отказываюсь, но и не злоупотребляю, без страданий переношу все посты и медикаментозные запреты и никогда не подхожу к машине, подсчитывая допустимые промилле.
Но! Несколько раз в моей жизни происходило страшное. Оно укрепило меня в мысли, что женщину и алкоголь не надо ни смешивать, ни взбалтывать. Я в целом довольно здоровый человек и могу сказать, что к своим годам самое чудовищное потрясение организма и рассудка мне обеспечили несколько похмелий и один раз, когда я отравилась селедкой. О последней до сих пор не хочется вспоминать, поэтому бог с ней, а вот что касается алкогольных марафонов…
Я помню их наперечет. Несколько раз перепой был спровоцирован объективными, как мне тогда казалось, обстоятельствами вроде смертельных ран, нанесенных тупыми мужчинами, остальные произошли сами собой и без видимых причин. Правда, в одном случае не было вообще ничего видимого. В большой компании мы гуляли ночью за городом, на веранде, освещенной мерцанием далеких и равнодушных звезд. Захватывающая беседа так сильно отвлекала, что автоматически срабатывал рефлекс пустого стакана. Мы не пили, когда стакан был пуст, и пили, когда понимали, что у нас налито. Вполне возможно, в ту ночь так и не вычисленный неизвестный задался целью споить всех до состояния оглушенных сусликов, ползал между рядами кресел-качалок и тихо подливал. А может, свежий воздух сбил прицелы верных пропорций, но, так или иначе, в тот вечер я пересекла черту. Я понимаю, что воспитанной женщине не пристало описывать все это, но, во-первых, кто не без греха и с кем не бывало, а с другой, это настолько поучительно, что грех не поделиться воспоминаниями.
Короче говоря, до фразы «Отечественный кинематограф дискредитировал себя откровенной конъюнктурой и подражанием дикому западу» я все помню, после этой фразы – не помню ничего! А ведь, судя по слухам, именно после нее и началось все самое интересное.
Говорят, укатав кинематограф, я почему-то обрушилась карающим мечом на администрацию Пушкинского музея – эту часть почти никто не понял, но поскольку я бушевала не на шутку, мешать мне не стали – и сразу, практически без перехода, взялась за городские власти и их свинское отношение к «неправильно припаркованным автомобилям». Здесь я мгновенно нашла союзников, так же, как и я, пострадавших в этой неравной борьбе. Мы выпили вместе, и не раз, сплелись руками на десять брудершафтов, перецеловались и… внимание! отправились в черные поля «вырабатывать методы эффективного противостояния ментам и их шестеркам». Вот объясните мне, как десять – или около того – взрослых, интеллигентных, образованных людей могут дойти до такого состояния? И что, ради бога, мы могли делать в непроглядной тьме на просторах бескрайнего картофельного поля? На эти вопросы нет ответа.
Поскольку в тот вечер не я одна пересекла черту, воспоминания о славно проведенном времени у большинства остались тревожные и весьма неопределенные. Кто-то говорил, что вернувшиеся с полей выглядели странно, загнанно дышали и были вымазаны в земле. Кто-то вообще не пришел. Наутро, передавая банку с рассолом по кругу и убивая того, кто задерживал ее у себя дольше положенного, мы, сдерживая тихий ужас, старались вспомнить хоть что-то из пережитого. Тщетно. Мне вообще казалось, что вчерашнего вечера не было. Но за
Вы думаете, как выглядит кандидат философских наук в половине десятого утра на просторах своей отчизны? Как обычный человек? Не совсем. Наш кандидат был больше похож на подстреленную импалу, лежал, запрокинув назад голову на длинной шее, и во сне сучил конечностями. В трехстах метрах от него лежала хозяйка небольшой ткацкой мануфактуры. Сама женщина тоже была небольшая. Миниатюрная брюнетка, она заночевала в покрышке от «Камаза», аккуратно свернувшись внутри колечком.
На севере от нее мы нашли еще двоих наших. Эти представители творческой интеллигенции вообще, видимо, до последнего на спор жрали землю и так и вырубились, уткнувшись лицами в развороченный суглинок. Последней находкой уже на пути домой стал чей-то обглоданный и обветренный череп. Тут уж даже самым крепким стало совсем нехорошо. Однако кто-то – очевидно, та самая сволочь, которая накануне ничего не пила и только подливала и подзуживала, – голосом Николая Дроздова сообщила, что, судя по внешним признакам, находка никак не может принадлежать человеку и, скорее всего, перед нами череп коровы или лошади. Это не всех успокоило, поскольку уже невозможно было поручиться, что именно до такого состояния большая часть собравшихся не допилась вчера ночью. Однако, подсчитав своих живых и раненых, мы пришли к выводу, что в любом случае этот падший – не наш.
Надо ли говорить, что после той дружеской пирушки большинство ее участников предпочли какое-то время не встречаться, а некоторые связи пострадали всерьез и надолго. Особенно крепко рассорились те двое, что не поделили землю в поле. Они тоже не могли восстановить деталей, но устойчивое воспоминание о каких-то неодолимых препятствиях так и не выветрилось вместе с похмельными парами. Почти год оба исповедовали народную идею о том, что «я с тобой на одном поле…». Ну и дальше по тексту…
Следующий страшный случай произошел между мной и алкоголем на почве сердечной недостаточности. Ввязавшись в сложные и запутанные отношения с мужчиной, я все глубже увязала в их бесперспективности и безнадежности, поэтому в один прекрасный вечер поступила как любая женщина за гранью нервного срыва – заехала в магазин и купила бутылку вина. Подумала, посмотрела на полки, прикинула степень своего отчаяния и взяла вторую. С этим опасным грузом я вернулась домой и приступила к ворожбе и обезболиванию. Первая партия шабли улетела мгновенно и не принесла никакого облегчения. Вторая уходила медленней, но тоже без заметного эффекта. В голове было ясно, на сердце тяжко, почему-то не слушались ноги и странные мысли стали приходить в голову.
И вот на середине второй бутылки невидимая рука ударила в невидимый колокол. Догадка оглушила меня. «Я посланник!» – пронеслось в моем окутанном танином мозгу. Не просто человек и женщина – посланник! На заплетающихся ногах я кое-как добралась до зеркала, заглянула в него и обмерла. Е-мое, ну точно – посланник! Я, правда, несколько дрейфовала в вопросе, посланник чего именно, но совершенно определенно чувствовала признаки чего-то паранормального и электрические разряды в теле…
Через полчаса я силой взгляда пыталась сдвинуть с места платяной шкаф. Через час он уже двигался. В коротких перерывах пальцем, вымоченным в вине, я выводила на белых стенах заклятья, смысл которых был непонятен мне самой и, скорее всего, просто отсутствовал, но я твердо верила, что транслирую волю высших сил и должна расслабиться, ни о чем не думать и водить пальцем по стене. «Ни о чем не думать» лучше всего получалось у меня в тот вечер. Поэтому, когда наутро я открыла глаза, отцепилась от унитаза и блуждающим взглядом осмотрела помещение, в котором всю ночь что-то «транслировала», мне опять стало плохо.
Я так и не смога понять, какая такая необходимость потребовала связать в узлы все занавески на окнах и разложить на полу кастрюли днищем вверх? Какой бес в меня вселился и заставил закрашивать красной помадой зеркало в ванной? Отчего четыре книги были густо закапаны расплавленным свечным воском, и одной из них оказалась сервисная книжка моей машины?
Однако самое страшное ждало меня впереди. Шаг за шагом восстанавливая в памяти вчерашний шабаш, я наткнулась на свой телефон. Очевидно, выполняя какую-то вспомогательную функцию в ритуалах, он лежал в кастрюле и исходил тихим писком издохшей батареи. Дрожащими руками я взялась проверять ночную летопись. И вот тут наступила расплата…