Кабул – Кавказ
Шрифт:
Господи, а какая была Прага! Королева городов! А сырные палочки! А пирожные, пражские пирожные, душистые, что их девахи! Курков обожал сладкое, за сладкое он готов был родину продать – по крайней мере, так говорила его молодая жена. «Ты, Алексей Алексеич, при мне хоть не ешь, а то на тебя посмотришь – самой хочется. А у меня фигура». Вот как! Хотя при чем здесь жена?.. Прага, Прага… Задание было таким – готовить «очаги партизанского сопротивления». На крайний случай. Другими словами, гуляли по горам да лесам, отмечали маршруты, закопали там автоматов да гранат хренову тучу, базы создали, но только тихо, без шума, без пыли. Экскурсанты из соцлагеря – ездят, ходят куда хотят. Ну и в пивнушках, конечно, отметились – чтобы потом партизанить было веселее. На виллах от света не прятались, что слепые кроты в норах. Все, все было разумно, ответственно и профессионально.
Курков вздохнул. Со времен Праги осталась в нем неудовлетворенность: все тогда можно было решить так же профессионально, тихо и эффективно, обойдясь, так сказать, специальной операцией – ну не хотели чехи воевать, не хотели они никакой революции, не желали никакой военной помощи Запада. Это ж не венгры в пятьдесят шестом, это совсем другая история с географией. И злило Куркова то, что ни тогда, сразу по горячим следам, ни потом, любопытствуя у информированных коллег, он так и не смог выяснить волновавший его вопрос: кто и зачем приказал из Москвы раскидывать дурные листовки на английском с призывами не подчиняться советской власти? Кто решил, что лучше жать Дубчека по полной программе, чем дать чехам немного того, что они по незнанию называли свободой? Кто отказался от них, микрохирургов, и привлек коновалов со всего Варшавского блока, так что даже албанцы отвернулись от СССР, а поднятая танками пыль только-только начала оседать? Одиннадцать лет!
Да, может быть, тут Барсов прав, с липовыми этими листовками, или, как их тогда называли, «фиговыми листками», бестолковость была почище нынешней. Дай бог, конечно. Как говорил кто-то из умных, «главное, чтобы вчерашний день был хуже, чем сегодняшний». А с оружием что вышло? Автоматы заложили немецкие, позаботились, а вот смазку-то, умники российские, свою употребили. Такую, какой в армиях НАТО и в глаза не видывали. Так что когда мудрецы из Москвы после ввода войск раскопали и предъявили: вот, мол, то оружие, что коварный Запад якобы поставлял контрреволюции, вышла серьезная неувязочка – немцы не дураки, сразу же наше «орудийное сало» на проверку отправили. Хорошо еще, что «сало» это во вселенском вое так и потонуло, как копейка в Ладоге. Уже не до смазки было. Патологоанатомы… Хоть бы в этот раз без партийной кавалерии обошлось… Нет, не нравилась Куркову заваруха с министрами.
– Смотри, верблюд! – толкнул Алексеича в плечо Стас Тарасов, чем вырвал того из воспоминания.
Курков и на гражданке-то не любил, когда его толкали или хлопали, – для проявления эмоций слова придуманы, ворчал он, остро ощущая посягательство на территорию своего тела. С языка в адрес Тарасова едва не слетело обидное слово. «Спокойно, товарищ, спокойно, у нас уже все позади… Спо-кой-но».
– А что верблюд? Обычное такси. Они и правила движения соблюдать обучены, и парковаться умеют. Ты чего, не знал? – разрядил мгновенно возникшее напряжение Медведев. – Что верблюд! Меня наши «Волги» больше удивляют. Вон, гляди, в одно такси гавриков пятнадцать набилось, не меньше! Гляди, гляди, еще и баран в придачу! Как зерна в початке! Был бы ФЭД, снял бы да на ВАЗ отправил, для рекламы родной продукции.
– А их за это в Афгане и берут. Здесь только «Волга» по такой жаре с тройной загрузкой выдюжит. А всякие «тойоты», «форды» – это так, баловство одно. Сезон-два тянут – и все, в металлолом, – объяснил Шарифулин.
Курков медленно, нехотя, как упершийся в талую кромку льда детский бумажный кораблик, выплывал из поросшей мшистыми бронзовыми куполами Праги в кружистый цыганский Кабул. И верно, было удивительно видеть знакомую «Волгу», словно раздутую изнутри, объевшуюся набитыми в ее чреве людьми. Эти люди мало чем отличались от тех, что ходили по улицам Ферганы или Ташкента в дни народных гуляний.
Но при всей схожести жаркого колорита была здесь и безошибочная разность. Что-то злое, вольное, не затертое еще, не запуганное прорывалось сквозь ткань города. Сквозило из темных окон-бойниц, зыркало из-под пыльных матерчатых крыш лотков, дышало в лицо жарким сухим песком. Свобода? А что это такое?
Один из немногих недобрых разговоров с Барсовым как раз и вышел об этой свободе. И не где-нибудь, а в Карловых Варах, по дороге из теплой пивной со сладковатым красным пивом «Крушовице». Разговор начинался безобидно, как безобидным казалось поначалу это пиво.
– Ну почему у нас такого нет? Я теперь без него спать не смогу, – вздыхал Барсов, с трудом поднимаясь в горку позади энергичного Куркова и косолапого Медведева, удивлявшего тех, кто с ним впервые отправлялся в путь, своей легкой быстроходностью, будто скользил он по асфальту на незримых лыжах.
– Советский человек спать не может после пива, а вы, товарищ Барсов, без пива? Это на вас западный образ жизни дурно влияет. Как на наших чешских друзей, – пошутил Медведев. – Надо товарищу командиру запретить расслабительные напитки, а то растворится герой на работе от бродильных элементов.
– Нет, пиво – дело доброе, но не наш напиток. Пиво у нас можно запретить. А вот поди водку запрети! Ни один Сталин не удержит! – вздохнул Барсов из арьергарда.
– Да, мы не финны, – согласился Топтыгин.
– Между прочим, при Иосифе Виссарионовиче и водка, и пиво в самые голодные времена были. После войны голяк, мерзлота кругом, а свою кружку пива и черный хлеб с килечкой ты получишь. Модус вивенди! Забыл рюмочные в Питере? Потому что все необходимые для поддержания обмена элементы в пиве с рыбкой как раз и содержатся. Это все сказки, что при Сталине о народе вообще не думали, – вмешался в разговор Курков, придававший большое значение микроэлементам и правильному обмену веществ. – Поди, сейчас больше думают? Больше стали думать только о себе!
Навстречу неспешно прошла семейная пара, лет под сорок. В сумерках женщина казалась копией мужа, ее пол выдавали только длинные волосы – тот же обвислый пивной животик, оплывшие бедра, белый меланхолический подбородок. Миновав советских туристов и ухватив походя знакомое слово – то ли Сталин, то ли пиво, – они обменялись меж собой по-чешски короткими неласковыми словами.
– Вот пшеки, – тихо огрызнулся Медведев, – зажрались здесь своими пшекачками. Ленивые, как узбеки.
– А что ж у них так чисто, если они такие ленивые? – поинтересовался Курков, вообще не любивший облыжных обвинений.
– Да у них мужики вишь какие все застиранные – бабам просто делать нечего. Вот и чистят все подряд. Недаром говорят, что пиво для мужика смерть, всю силу под корешок гнет. Вот Алексей нам только что пламенную речь про кильку прочел. И что получается? При Сталине, значит, пиво полезно, а при капитализме вредно? – съязвил Барсов. Он прибавил шаг и догнал Куркова.
– Излишества всегда вредны, – сказал Алексей. – Но без них жизнь была бы не жизнью, а, как наши учебники говорят, сплошным служением долгу. Так что я товарищей чехов понимаю. И, между прочим, никакой контрреволюцией здесь что-то и не пахнет, и никакой такой свободы от нас им не нужно. А вот кому нужна вся эта заваруха, я не знаю. Дали бы им лениться да пиво варить спокойно, никому худо бы не было.