Качели (сборник)
Шрифт:
Но промолчал. Все это было уже сто раз переговорено. Коваль сутулил плечи, зябко поеживался и выглядел как-то нехорошо, жалко. Хозяин...
Площадка перед сверкающим новеньким зданием бизнес-центра продувалась насквозь. В огромных зеркальных окнах отражалось мрачное весеннее небо, башни портовых кранов издали выглядели маленькими, как детали детского конструктора. Мир под ветром казался зыбким, нереальным. Земля горела под ногами бледным невидимым огнем.
– Пошли, что ли, в бар, выпьем? – тихо предложил Михо.
Коваль ничего не ответил, продолжал стоять, зажав в зубах
«Да, конечно, – усмехнулся он, поймав себя на этой совершенно идиотской мысли, – бронежилет, стальной шлем на голову и в бункер, в бетон, чтоб ни щелочки, ни окошка. В бетон, навсегда, на всю оставшуюся жизнь...»
И тут же перед глазами возникла толстая лоснистая морда в черной щетине, златозубая гаденькая ухмылка.
– Савсэм ты глюпый. Коваль, глюпый и жадыный чилавэк. Сиводыня делиться нэ хочишь, завтра в бетон закатаем. Ныкыто нэ поможит, спрячишься – дастанэм.
Каркающая, хриплая скороговорка, ненавистный гортанный акцент. Коваля тошнило от одного только вида «чехов», то есть чеченцев, которых в последние годы развелось в Приморье столько, что если плюнуть наугад, то обязательно попадешь в какую-нибудь чеченскую морду. Однако попробуй плюнь. Получишь в ответ пулю, кто бы ты ни был – мирный обыватель, мент, моряк, торгаш, распоследняя «шестерка» или хозяин области, достойный уважаемый человек, которого честная братва поставила здесь «смотрящим».
В последние годы «смотреть» приходилось в основном на них, на «чехов». По всему краю шла настоящая война. Было за что воевать. Море, международный порт давали такую сверхприбыль, что, если назвать точные цифры, голова закружится. Здесь все: дешевые японские автомобили, таможенные терминалы, нескончаемый поток товара, тонны деликатесной рыбы. Сюда можно вкладывать деньги, здесь их можно отмывать, превращать в чистое золото и в надежные тайные счета в швейцарских банках.
Чечены дрались за все это счастье не на жизнь, а на смерть. Им удалось купить всех – местную администрацию, бизнесменов, милицию, ФСБ. Только честная братва не поддавалась, держала оборону.
Они уже несколько месяцев по-всякому подъезжали к «смотрящему» Ковалю. Сначала были намеки, люди приходили от них тихие, вежливые, предлагали выгодные варианты. Дипломаты, мать их. Научились. Потом дипломатия кончилась. Пришли в последний раз. Сказали все прямым текстом. Сообщили, что ему, Ковалю, хозяином сверхприбыльного края все равно не быть. И жить осталось считанные дни, раз не хочет делиться. Он послал их от души, крепко послал. Они ушли. А он начал отсчет оставшихся дней. И возненавидел себя за это – за слабость, за ледяной озноб.
Почему-то особенно бесило, что для последнего разговора пришел к нему не равный, не авторитет. Желая особенно больно оскорбить, «чехи» прислали к нему гнусную «шестерку», жирного Сайда, которому по рангу не положено было у честного вора даже ботинки почистить. Стоило Ковалю мигнуть своим ребятам, и толстая щетинистая морда Сайда застыла бы навек в своем золотом оскале. Но ведь не мигнул,
Ветер гудел в ушах. Михо стоял рядом, щурился, курил и говорил о важном, о рыбе, о японских «тойотах», о делах в портовой таможне. У него болели глаза, от ветра выступали слезы. Ветер нес ледяную соленую пыль, и соль моря смешивалась с солью слез. Он подумал, что надо носить темные очки. Коваль свой, он знает, что у Михо глаза больные, а кто-нибудь чужой заметит, решит, будто Михо плачет, как баба.
– Слушай, ты что, в натуре?! – шмыгнув носом, произнес он бодрым голосом и хлопнул Коваля по сутулой кожаной спине. – Да мы их, козлов черножопых, та-ак поимеем, что мало не покажется. Анекдот хочешь?
Коваль вяло кивнул.
– Сидят два фраерка в кабаке за разными столами. Один спокойно сидит, а другой все под стол смотрит. Ну, тому, второму, интересно стало, чего там у соседа под столом, в натуре? Заглядывает он и видит теннисный корт. Настоящий, только маленький. Все, как положено – поле, сетка, человечки с ракетками бегают, мячик летает. Он спрашивает: слышь, мужик, это у тебя что? А тот говорит: да я, понимаешь, джинна себе купил по дешевке на распродаже. Любые желания исполняет. Что хочешь проси. Этот ему: слушай, мужик, а можно я попрошу? – Да на здоровье! Только громче проси, он глухой...
В зеркальном стекле проплыло отражение бронированного черного джипа. Михо замолчал на секунду. Ему показалось, что именно эту тачку он уже сегодня видел. Однако его больные, воспаленные глаза могли обознаться, перепутать.
– Ну и вот, – продолжал он еще бодрей, – фраерок подумал и говорит: хочу десять миллионов баксов! Вдруг гром, трах-пах, начинают с потолка сыпаться факсовые аппараты. Фраерок ничего не понимает, а хозяин джинна ему говорит: я ж тебя предупреждал, он глухой. Кричать надо было громче. Я ведь просил для себя не теннис размером в двадцать сантиметров...
Тонкие губы Коваля растянулись в улыбке. Михо тоже заулыбался, ему нравился этот анекдот, хотя он слышал его и рассказывал сам раз десять. Зеркальный призрак черного джипа проплыл и растворился в соленом тумане. Что-то тихо хлопнуло, словно пробка вылетела из бутылки с шампанским. Михо удивился, что Коваль смеется беззвучно и при этом странно, расслабленно оседает, валится на влажную панель.
– Ты что, братан? – успел произнести Михо и через долю секунды подхватил Коваля уже мертвого, с застывшей навек полуулыбкой, полугримасой.
Мальчишка-афганец выскочил внезапно, как черт из рукомойника. Маленький, чумазый чертенок лет четырнадцати. Огромные, блестящие, как черные вишни, глаза. Драный засаленный халат с чужого, взрослого плеча. Из широких рукавов торчат худые, как ветки, грязные ручонки. И в ручонках этих гранатомет.
БТР не мог развернуться в узком проеме между саманными домами, не мог вот так, сразу, дать задний ход. Ребенок держал тяжеленный гранатомет вполне по-взрослому и скалил крупные белые зубы, улыбался, смеялся над четырьмя русскими солдатами, которых намерен был уничтожить через секунду. Кирилл успел подумать, что стрелять это дитятко умеет отлично...