Качурка

Куда ни глянешь, вокруг одни льды. Белые, зеленоватые, блестящие на солнце. Я стал вглядываться в узкую полоску воды, которую разрезал во льдах наш корабль.

И вдруг я увидел два чёрных глаза. Они смотрели на меня прямо с льдины, медленно проплывавшей мимо.

— Стой! Стой! Кто-то за бортом, — закричал я.

Корабль замедлил ход и остановился. Пришлось спустить шлюпку и вернуться к льдине.

Льдина была покрыта искрящимся снегом. И на снегу, как на одеяле, лежал белёк — детёныш тюленя. Тюлени оставляют своих малышей на, льду,

Я принёс ему бутылочку молока, но белёк пить не стал, а пополз к борту. Я оттащил его обратно, и вдруг из его глаз покатилась сначала одна слеза, потом вторая, и так и посыпались градом. Белёк молча плакал. Матросы зашумели и сказали, что надо скорее опустить его на ту льдину. Пошли к капитану. Капитан поворчал-поворчал, но всё же развернул корабль. Льды ещё не сомкнулись, и по водяной дорожке мы пришли на старое место. Там белька снова положили на снежное одеяло, только на другую льдину. Он почти перестал плакать. Наш корабль поплыл дальше.

В отлив море ушло, и на берегу осталось много лужиц, маленьких и больших.

Сел я около большой лужи и стал караулить, потому что некоторые рыбки не успевают в море уплыть, притаятся на дне и ждут прилива.

В луже было темно и ничего не видно, только по камням карабкались водяные паучки.

Я уже хотел уходить, и тут воду прорезал солнечный луч. И затолкались, заплясали в этом луче не то мошки, не то пылинки. Это была стайка рыбок, только совсем маленьких — мальков.

Я разглядел у них головку и хвост. Мальки ловили водяных блох, а у некоторых и рта ещё не было, они просто так плавали. Для них эта лужа — целое море.

Сорвал я прутик и хотел прогнать мальков, и вдруг — я даже не заметил, откуда — выскочила рыбёшка, сама с мизинец, на спине и боках у неё острые колючки торчат, и ну трепать мой прутик. То с одной стороны заплывёт, колючкой его уколет, то куснёт ртом, а у самой от злости глаза горят синими огоньками. Растрепала весь прутик, стал он, как кисточка для клея, а сама спряталась под камень и оттуда смотрит, помахивает плавничками, — попробуй мальков тронь!

Мальков ловить я не стал, а то колюшка всю руку исколет, она и большой трески не боится, бросается в драку.

И совсем она не колюшка, а храбрюшка.

Я жил с рыбаками на самом берегу океана. За нашей избушкой была тайга, и когда не шумел океан, то слышно было, как дятел долбит деревья.

Однажды рыбаки сказали мне:

— Посмотри, как над водой кружат чайки, они ловят рыбу, завтра утром мы тоже начнём лов!

Утром я проснулся, когда солнце ещё не выплыло из океана, было тихо, волны зелёными упругими рядами набегали на песок и откатывались назад в океан. У самой воды по песку ходила чайка и громко ахала: «Ах, ах, ах».

Быстро перебирая розовыми лапками, чайка ходила взад и вперёд, оставляя на мокром песке крестики своих следов. Вкусную улитку выбросило прибоем на берег, но чайка с аханьем проходила мимо неё. «Ах, ах, ах,» — кричала она и бегала по берегу. А где-то дальше, за сопками, другая чайка отвечала ей: «Ах, ах, ах.»

«Что это, — думаю, — они расплакались? Детей своих что ли растеряли?»

Я долго смотрел на чайку, а потом вернулся в избушку. Рыбаки снимали сети с шестов и относили подальше от воды, под дно баркасов подложили брёвна и вкатили баркасы на берег. Я удивился:

— В такую погоду только за рыбой идти, а вы к шторму готовитесь!

— Нельзя сегодня в море выходить, — сказали мне рыбаки, — шторм будет!

— На небе ни одного облачка, и ветра нет, откуда вы про шторм узнали?

Рыбаки мне на чайку показывают, а чайка всё по песку ходит и ахает.

— Вон, посмотри, «Чайка бродит по песку, рыбаку сулит тоску!»

К обеду подул ветер, он всё усиливался. Мы сидели в избушке. За стеной ревел океан, иногда волна докатывалась до стены и сотрясала весь домик. Рыбаки громко кричали мне в ухо. Я разобрал только: — «…Мы бы сейчас в открытом море были. Спасибо чайке, — как шторм, она нас всегда предупреждает!»

В бурю волны поднимаются выше корабля.

Думаешь: вот-вот волна накроет! Нет, прошла, следующая накатывается.

И так без конца: то опустит корабль в бездну, то поднимет высоко-высоко. Вокруг одни волны и волны.

В такой шторм даже киты держатся в глубине.

И вдруг между волнами что-то белое мелькает, как зайчики, ниточкой друг за другом верхушки волн пробуравливают. Присмотришься получше, а это стайка качурок летит, только белые брюшки видно.

Не успеют качурки от волны увернуться, накроет их вода, — они с другой стороны вынырнут. Лапками от волны оттолкнутся и дальше с криком летят. И как-то за них радуешься — маленькие они, а бесстрашные.

Стоял я однажды ночью на вахте. Ветер был сильный — брезент с трюма сдуло, и капитан приказал скорее закрепить его, не то унесёт в море. Прожектор зажгли, осветили палубу. Брезент раздувает, а мы его стараемся удержать. На ветру руки мёрзнут, пальцы не слушаются. Наконец закрепили.

Пошёл я на корму прожектор выключать. Смотрю — из темноты птица, величиной со скворца, вынырнула и ударилась о прожектор. Бегает от меня по палубе, никак не может взлететь. Прожектор я выключил, а птицу принёс в каюту. Это была качурка. Она на свет залетела. Сама серая, на брюшке белое зеркальце, а лапки маленькие и с перепонками, поэтому она может взлететь только с воды.

Качуркино сердечко в моей руке так и бьётся — тук-тук, тук-тук! Даже клюв раскрыла от страха — никак отдышаться не может. Вышел я с ней на палубу, вверх подбросил — она улетела. А куда — сам потом удивлялся, когда на карту посмотрел: корабль наш в открытом океане шёл, за сто километров от берега.

Наутро Чукотская земля должна показаться, а ночью был туман, да такой густой, что с кормы носа не видно.

Пришлось всё время гудки давать, чтобы в тумане с другим кораблём не столкнуться.