Кадар

Саенко Игорь

Один из свежаков, не слушая меня, заливался соловьем.

– Ах, Корд, если бы ты только видел, как я его ловко срезал. Он как раз собирался расколошматить облучатель. Ещё б секунда, и – пиши-пропало, остались бы без прибора. Но я его опередил. Нет, я всегда говорил, с лесом надо держать ухо востро.

– А ещё индикатор почему-то не сработал, – добавил второй. – Испортился он, что ли? – Он приложил браслет к уху, а потом зачем-то понюхал. – Слушай, Корд, а может, заменить его, а?

– Мозги бы тебе заменить, – сказал я злобно. – Ты что, не знаешь разве, что "ликвидация" только по сигналу индикатора?

Свежак захлопал ресницами.

– Так он же это… облучатель хотел.

– Облучатель, – передразнил я. – А ты подумай головой своей садовой.

Что важнее, этот твой облучатель, которых на складе ещё пруд пруди, или специалист, которому в силу ещё входить и входить?

Свежак только молча хлопал ресницами.

– Ну ладно, виноватые мы, – сказал наконец его приятель. – Что ж теперь делать-то?

– Да теперь-то уж ничего не поделаешь.

– Ну, тогда мы это… пойдём, что ли, – сказал свежак, пряча от меня глаза.

– Да ничего, – сказал другой. – Он же специалист. Возродится по высшему классу. Ещё лучше прежнего будет. Как огурчик. Чего там переживать, правда? Он ведь… – Тут он осёкся, встретившись со мной взглядом. – Ну, это я так… Мы того… пойдём, пожалуй… Эй, Шлюпор, ну чего ты встал, хватай его сейчас же.

Они суетливо подхватили труп за ноги и за руки и поволокли вдоль улицы. Метров через двадцать тот, что был сзади, вывернул голову и крикнул:

– Смерть лесу, Корд! Ну так как, придёшь сегодня к нам, на брагу-то?

Я не ответил.

Вскоре оба свежака скрылись за углом.

Я продолжил путь. В груди и в голове у меня стучало сверх всякой меры. Проклятье! Хороший же сегодня выдался денёк. Сначала Кип, теперь вот Сейтр, а ещё раньше Хью и Грант. Да. Только меня в биогенератор осталось.

Пока я так размышлял, ноги потихоньку несли меня вперёд. Вскоре улица закончилась. Прямо по курсу был только обрыв. Когда я это сообразил, то сейчас же повернул назад. Нечего мне делать там, на этом обрыве. Чего я там не видел? Я и так знаю, что там внизу лес. Лес, зелёным ковром покрывающий всю равнину чуть ли не до самого горизонта. Именно с обрыва особенно остро ощущается его всесокрушающая мощь, а также то, какая же всё-таки ничтожная по сравнению с ним песчинка, этот наш городишко. Именно с обрыва особенно остро ощущается его всесокрушающий наступательный порыв – неотвратимый, как смерть, с барабанным боем, под шелест зелёных знамён. Впрочем, о чём это я? Да разве лес наступает? Смешно даже, как я мог такое подумать? Ведь это не он, это мы на него наступаем, ведь это не он, это мы с ним воюем. Всё пытаемся что-то там отстоять. А он… Он просто живёт сам по себе, бытийствует как бы, а ещё, наверное, терпит. Терпит эту ничтожную возню ничтожных людишек вокруг себя. Сколько же ещё может так продолжаться? Может, ещё не один год, а может – даже целую вечность, но… Если когда-нибудь его терпение всё-таки истощится…

Лучше об этом не думать. Совсем.

Но… Но как же об этом не думать? Возможно ли?

Возможно ли не думать вообще?

Мысли, мысли – скребутся, как мыши или клопы, и нет от них никакого покоя.

В Клуб, что ли, зайти?

Я остановился подле дверей Клуба, постоял там какое-то время, раздумывая и прислушиваясь, как из крохотных окошек доносятся взрывы смеха, взвизгивания, топот ног, звон и прочие неопределённые звуки, и прошёл бы, наверное, всё-таки мимо, не покажись в конце улицы сгорбленная фигура Слямзейтора. Вот уж с кем с кем, а с этим индивидом встречаться мне бы не хотелось совсем. И я толкнул дверь и вошёл внутрь.

Как всегда, в Клубе было накурено сверх меры. Хоть топор вешай. То тут, то там чадили сальные свечи, но света от них почти не было. Как, впрочем, и от крохотных окошек по обе стороны длинного и узкого, как коридор, помещения. Потолок был низкий. В слабо двигающихся слоях табачного дыма с трудом угадывались деревянные лавки, стол, уставленный всевозможной посудой: кружками, графинами, тарелками. Десятка полтора свежаков, словно привидения, сидели там, принимая участие в какой-то игре. Кажется, это была "бутылочка". Там же, у стены, лежал и чей-то окровавленный труп. Похоже, отнести его в биогенератор сразу охотников не нашлось.

Всё увиденное напоминало в совокупности не то диковинный аквариум, не то паноптикум со сказочными персонажами.

Я прошёл к бочке, нацедил себе браги и уселся в углу, наблюдая за присутствующими.

Поглощённые игрой на меня не обратили внимания. То и дело раздавались азартные выкрики, смех, дружеские шлепки по мокрым от пота телам. Жара тут была порядочная, не меньше, наверное, чем в лесу.

За исключением Мокаисы и Шлюпора, большая часть присутствующих была мне незнакома. В этом не было ничего удивительного. Старики Клуб не посещают. Только свежаки, вылупившиеся недавно из биогенератора. Молодёжь, так сказать. Смена.

Я сделал из кружки глоток и поморщился. Брага была приторно-сладкая да к тому же ещё и тёплая. Она сразу же выступила на лбу и спине противной испариной. Впрочем, градус у неё был изрядный. Не успел я опорожнить кружку хотя бы наполовину, как уже порядочно окосел.

Впрочем, мысли меня всё равно не оставили.

Колонисты, свежаки, специалисты… Боевики… Как трудно уследить за появлением новых лиц. Когда-то я ещё пытался это делать, потом бросил. Толку всё равно никакого. Ведь период Одушевления человеческого тела редко превышает полгода, чаще же всего – это три, максимум, четыре месяца (самый короткий – две недели – у Кипа). Где уж тут завязывать тесные глубокие связи. Да и круга специалистов мне хватает для общения более чем. Специалисты – это такая особая категория лиц, как бы каста такая особая, те, в ком город нуждается особенно сильно. И потому правом полного Возрождения пользуются только они. Впрочем, количество специалистов невелико, всего восемь, так что файлов с конкретной генетической информацией тоже, соответственно, восемь. Это уже упоминавшийся мною биолог и доктор Цугенгшталь, психолог и конструктор общественных взаимоотношений Сейтр, специалист по лесу Кип, два технических инженера – Дорз и я, начальник колонии Шлепень-Шлемень, специалист по кадрам Слямзейтор и, наконец, Мокаиса, как единственная в колонии женщина, тоже в своём роде специалист. Что же касается остального люда, а это – ни много, ни мало – около пятисот человек, то на всех на них заведено всего двадцать четыре файла (больше их попросту нет), чего, впрочем, вполне достаточно, чтобы, комбинируя, получать чуть ли не безграничное разнообразие особей. Кому-то такое распределение может показаться несправедливым, но тут уж ничего не поделаешь. Специалистов не хватает катастрофически, боевиков же при необходимости можно наплодить чуть ли не в любом количестве – главное, чтобы запасов биомассы на это хватило.

Я прикончил остатки содержимого кружки и направился к бочке, чтобы набрать ещё.

В этот момент за столом раздался очередной взрыв смеха. В этот раз объектом всеобщего внимания оказалась Мокаиса. Под одобрительный гогот она, срывая с себя одежду, полезла на стол. Ну, сейчас она всем покажет.

Я отвернулся. Вид обнажённой Мокаисы, честно говоря, зрелище не для слабонервных. Низенькая, толстенькая, с россыпью висячих родинок на животе и ляжках, рыжеволосая и конопатая, как чёрт, она внушала мне одно только отвращение.

– Эй, Корд! – крикнула она вдруг, жеманно выпячивая толстые губы. – А пойдём со мной до забору.

Свежаки дружно заржали.

Помнится, месяца четыре назад, когда я только-только вылупился из биогенератора, ей-таки удалось затащить меня "до забору". Что там произошло, я вспоминаю до сих пор с содроганием. Подумать только, период её Одушевления – почти год. Хоть бы файл у неё испортился, что ли.

Тут я ощутил, как пол под моими ногами вздрогнул. Это был толчок, слабый такой толчок, незаметный, мышка хвостиком и то, наверное, сильнее бы махнула. Другой на такой пустяк и внимания не обратил бы. Свежаки, кстати, и не обратили. Продолжали, как ни в чём ни бывало, облизывать взглядами пляшущую Мокаису, не замечая больше вокруг ничего. Но я давно, давно уже не был свежаком. Весь мой четырёхмесячный опыт мгновенно во мне пробудился. Тело моё напряглось, хмель разом выветрился из головы.