Кадавр. Как тело после смерти служит науке
Шрифт:
Уайт подумал, что большинство нормальных функций головного мозга в процессе трансплантации можно поддерживать путем охлаждения мозга для замедления процессов клеточного распада (этот подход используется сегодня при извлечении органов для трансплантации). В результате индивидуальность (психика, дух, душа) животных могла продолжить существование без собственного тела или каких-либо собственных чувств внутри другого организма. На что это могло быть похоже? Какова цель подобного эксперимента? Собирался ли Уайт в один прекрасный день пересадить человеческий мозг? Что представляет собой человек, в голове которого рождаются подобные идеи?
Чтобы ответить на эти вопросы, я решила навестить Уайта в Кливленде, где он жил после ухода на пенсию. Мы договорились встретиться на станции метро Health Care Center, расположенной под зданием лаборатории, где он провел свои исторические эксперименты и которая была сохранена как музей. Я приехала на час раньше и бродила вокруг метро
Мне не попалось ничего подходящего, и поэтому я отправилась в госпиталь и уселась на газоне возле паркинга. Я слышала, что Кливленд переживает что-то вроде второго рождения, но, по-видимому, это относилось к какой-то другой части города. Скажу только, что я не согласилась бы провести здесь остаток дней, хотя, наверное, в некоторых кварталах жить все же лучше, чем в животе у обезьяны.
Уайт ведет меня по госпитальным коридорам. Мы проходим через отделение нейрохирургии и поднимаемся по лестнице в его бывшую лабораторию. Сейчас ему семьдесят шесть лет. Он похудел со времени своих знаменитых экспериментов, но в целом мало изменился. Его ответы несколько механические и терпеливые: именно такие вы готовы услышать от человека, которому сотни раз задавали одни и те же вопросы.
«Ну, вот мы и пришли», — говорит Уайт. Табличка у двери гласит «Лаборатория неврологических исследований». Шаг за дверь — это шаг в 1968 г., когда стены исследовательских лабораторий еще не окрашивали полностью в белый цвет, а все лабораторное оборудование не делали целиком из нержавеющей стали. Здесь столы из тусклого черного камня с белыми разводами, шкафы и ящики деревянные. Пыль давно не вытирали, а одно окно полностью заросло плющом. Колпаки флуоресцентных ламп напоминают формочки для льда.
«Здесь мы кричали „Эврика“ и водили хоровод», — вспоминает Уайт. Честно говоря, тут немного места для танцев. Это маленькая, загроможденная комната с низким потолком. Имеется пара стульев для ученых и небольшого размера операционный стол для макак-резусов.
Что происходило в мозгу обезьяны, когда Уайт с коллегами танцевали? Я спрашиваю его, как он представляет себе состояние существа, у которого остаются только мысли. Я, конечно, не первый журналист, задающий ему этот вопрос. Легендарная Ориана Фаллачи [51] спрашивала об этом нейрофизиолога Лео Массопаста, работавшего с Уайтом, в интервью журналу Look в ноябре 1967 г. Доктор Массопаст дал блестящий ответ: «Я думаю, что лишенные чувств существа могут думать быстрее. Я точно не знаю, какие у них мысли. Мне кажется, остаются главным образом воспоминания, информация, запасенная тогда, когда у них было тело. Новой информации быть не может, поскольку нет возможности получить какой-либо опыт. Хотя и само это состояние является новым опытом».
51
Легендарная журналистка, любившая задавать неприятные вопросы главам государств, от Киссинджера до Арафата («человека, рожденного, чтобы раздражать»). Фаллачи задела Уайта тем, что придумала имя никому не известной лабораторной обезьянке, чей мозг она увидела отделенным от тела, и написала примерно следующее: «Пока происходило изъятие мозга, никто не обращал внимания на безжизненное тело Либби. Профессор Уайт мог бы подсоединить и его к источнику крови и заставить жить без головы. Но профессор Уайт не сделал этого, и тело лежит здесь, забытое всеми». — Примеч. авт.
Уайт уходит от прямого ответа. Он вспоминает исследования, проводившиеся в 1970-х гг. в полностью изолированных помещениях. Находившиеся там люди не получали никаких сигналов: ничего не слышали, не видели, не ощущали никакого запаха или вкуса. Они без помощи Уайта подошли вплотную к состоянию головного мозга, помещенного в коробку. «Люди [в этих условиях] буквально сходили с ума, — говорит Уайт, — причем это длилось совсем недолго». Хотя безумие для большинства людей также является новым опытом, никто, кажется, не высказал желания предоставить свой мозг для изъятия. И, конечно, Уайт не мог никого заставить это сделать, хотя, возможно, ему приходила в голову кандидатура Орианы Фаллачи. «И тут, — говорит Уайт, — возникает вопрос о целях этого эксперимента. Чем он может быть оправдан?»
Так чем же может быть оправдан эксперимент с макакой? Выясняется, что эксперименты на изолированном мозге были лишь ступенькой для решения проблемы поддержания жизни целой головы на новом теле. В то время, когда Уайт начал свои эксперименты, появились первые иммуносупрессоры и было решено множество проблем, связанных с отторжением тканей. Если бы Уайт и его группа смогли поддерживать в функциональном состоянии изолированный мозг, они могли бы перейти к работе с целыми головами. Сначала обезьяньи головы, а потом, как они надеялись, и человеческие.
Мы перенесли нашу беседу из лаборатории Уайта в расположенный поблизости ресторан восточной кухни.
Уайт воспринимал операции тех лет не как трансплантацию головы, а как трансплантацию всего тела. Взгляните на эту ситуацию таким образом: вместо того чтобы получить один или два донорских органа, умирающий реципиент получает целое тело от трупа с мертвым мозгом, но бьющимся сердцем. В отличие от Гатри и Демихова с их многоголовыми монстрами, Уайт собирался удалять голову донора и помещать на ее место новую. Логично, по мнению Уайта, чтобы реципиентом нового тела был полностью парализованный человек. По словам Уайта, продолжительность жизни полностью парализованных людей обычно меньше, чем у здоровых людей; их органы начинают отказывать раньше, чем в норме. Помещая их головы на новые тела, можно продлить их жизнь на десять или двадцать лет, не слишком ухудшая качество их жизни. Дело в том, что такие люди полностью парализованы и нуждаются в искусственном дыхании, однако все, что расположено выше шеи, у них работает нормально. То есть трансплантируемая голова. Поскольку пока не существует методов хирургического восстановления поврежденных спинномозговых нервов, человек по-прежнему останется парализованным, но будет жить. «Голова может слышать, видеть, ощущать вкус, — говорит Уайт. — Она может читать и слушать музыку. А шея может использоваться для воспроизведения звуков, как у мистера Рива» [52] .
52
Речь идет о Кристофере Риве (1952—2004) — американском актере, режиссере и общественном деятеле. Во время съемок одного из фильмов Рив упал с лошади и повредил позвоночник, в результате чего остался до конца жизни полностью парализованным. Рив не мог самостоятельно дышать, а говорил с помощью встроенного в трахею аппарата. — Примеч. пер.
В 1971 г. Уайту удалось невозможное. Он отрезал голову одной обезьяны и присоединил ее к основанию шеи второй обезглавленной обезьяны. Операция длилась восемь часов и потребовала присутствия множества ассистентов, каждому из которых были выданы подробнейшие инструкции, включая указания, где стоять и что говорить. За несколько недель до проведения операции Уайт приходил в операционную с мелом и размечал на полу положение каждого действующего лица с помощью кругов и стрелок. На первом этапе обеим обезьянам в трахею были введены трубки, и животных подсоединили к аппарату искусственного дыхания, что давало возможность перерезать дыхательное горло. Далее Уайт перерезал шеи обеих обезьян, оставив только позвоночник и основные кровеносные сосуды — две сонные артерии, ведущие кровь к головному мозгу, и две яремные вены, уводящие кровь обратно к сердцу. Затем он обточил кость в верхней части шеи обезьяны, являвшейся донором туловища, и надел на нее металлическую пластинку, а потом проделал то же самое с нижней частью головы. (После сшивания сосудов эти две пластинки соединялись друг с другом винтами.) Затем, используя длинную и гибкую трубку, он соединил кровеносную систему с новой головой. В конечном итоге, голова была отрезана от системы циркуляции в собственном теле.
Конечно, я очень сильно упрощаю описание всей процедуры. На самом деле, ее, конечно же, нельзя было выполнить с помощью перочинного ножа и набора для шитья. Если вас интересуют подробности, обратитесь к июльскому выпуску журнала Surgery за 1971 г., в котором напечатана статья Уайта с рисунками. На моей любимой иллюстрации изображено тело обезьяны с расплывчатыми очертаниями головы на плечах, указывающими место, на котором раньше была настоящая голова, а кривая стрелка направлена к телу второй обезьяны, на шее которой теперь находится голова первой обезьяны. Рисунки придают аккуратный и деловой вид операции, которая наверняка была ужасной и кровавой. Вот так же и схемы эвакуации пассажиров в самолете изображают аварийную ситуацию в нейтральных и будничных тонах. Уайт снимал операцию на пленку, но никакие уговоры не заставили его показать мне фильм. Он сказал, что в нем слишком много крови.
Думаю, меня бы тронуло не это. Что бы на меня подействовало, так это взгляд обезьян, проснувшихся после наркоза и понявших, что происходит. Уайт описывал этот момент в упомянутой выше статье «Обменная трансплантация голов у обезьян»: «Каждая голова воспринимала внешние проявления. Глаза следили за перемещением людей и объектов, попадавших в их поле зрения. Головы оставались в достаточно недружелюбном настроении, что выражалось в том, что они кусались при оральной стимуляции». Когда Уайт поместил им в рот пищу, они ее пережевывали и пытались проглотить (что было злой шуткой, учитывая, что их пищеводы не были соединены с желудком). Обезьяны жили от шести часов до трех дней; большинство из них погибало в результате отторжения тканей или от кровотечения. (Для предотвращения образования тромбов в соединенных артериях животным вводили антикоагулянты, что вызывало кровотечение.)