Кадеты, гардемарины, юнкера. Мемуары воспитанников военных училищ XIX века
Шрифт:
Срок определения моего в корпус наступил гораздо ранее, нежели я воображал себе; менее чем через месяц меня повезли в Царское Село, где находился Александровский корпус, и представили директору корпуса генерал-майору Ивану Ильичу Хатову. После медицинского осмотра меня поместили в третью роту во второе отделение, к классной даме Вознесенской.
Трудно передать словами те чувства тоски и одиночества, которые наполнили все мое существо, когда моя мать уехала в Петербург, оставив меня одного. Я, росший дома почти без надзора, вдруг попал под строгую дисциплину кадетского корпуса старых времен, где играть и бегать позволялось лишь на определенном небольшом квадрате залы, а летом почти на такой же величины квадрате плаца, со ста другими детьми одной
Оставшись один в корпусе, я не плакал, несмотря на страшную тоску, овладевшую мной; не плакал только потому, что не в моем характере были слезы. Я в детстве своем всегда всех удивлял тем, что редко плакал, да и то так, чтобы этого никто не видел, где-нибудь в скрытом месте. Я помню, что меня дома даже называли бесчувственным, не видя никогда у меня слез.
Надо отдать справедливость Александровскому корпусу, что не в нравах заведения было обижать новичков; напротив того, товарищи мои старались всячески развлечь меня, занимали меня рассказами о порядках заведения, о своем житье-бытье и даже успели меня научить, как я должен вести себя ввиду предстоящей мне перемены.
Дело в том, что в ротные отделения, куда я попал, помещались воспитанники не моложе семи с половиной лет, а так как мне было всего шесть лет, то я должен был по крайней мере полтора года находиться в особом малолетнем отделении. Как впоследствии я сам убедился, в малолетнем отделении было детям гораздо лучше, нежели в ротных отделениях, но товарищи мои, никогда в нем не бывшие, почему-то составили себе о нем очень дурное представление. Сообразив, что я по летам своим буду переведен в малолетнее отделение, они стали описывать мне его в самых мрачных красках, чем успели совершенно напугать меня; в заключение они посоветовали мне просто не идти туда, уверив меня, что в таком случае меня оставят в роте. Я решился поступить по их совету.
Когда в тот же день воспитанники построились к ужину, директор Хатов взял меня за руку и повел в малолетнее отделение, воспитанники которого также приходили в строй и становились в конце залы. Я упирался и вырывался из его руку, так что Хатов с трудом тащил меня через всю залу; когда же он наконец поставил меня в строй к другим детям, я тотчас же убежал на свое прежнее место, причем Хатов, добрый седой старичок, оставил меня в покое, не сказав ни слова.
Когда сели ужинать, старшая дама третьей роты Елизавета Николаевна Боньот, отличавшаяся строгим и раздражительным характером, подошла ко мне, накричала на меня за ослушание и дерзость директору и настращала такими крутыми мерами, что я сразу потерял всякую решимость на дальнейшее сопротивление, и когда на другой день при построении к обеду Хатов снова повел меня в малолетнее отделение, я пошел без всякого сопротивления и отобедал на новом месте; однако после обеда я снова ушел в роту.
На следующий день отделенная моя дама, Вознесенская, сама отвела меня в помещение малолетнего отделения и сдала на руки заведовавшей отделением даме, добрейшей старушке Марье Ивановне Боньот. Марья Ивановна занималась в это время с двумя только что поступившими к ней новичками, показывая и объясняя им картинки; она и меня посадила около себя и стала занимать рассказами. Но рассказы товарищей повлияли на меня так сильно, что, несмотря на доброту и ласки старушки, я только думал о бегстве, и это удалось мне исполнить часа через два, когда Марья Ивановна вышла в другую комнату. Однако ласковое обращение Марьи Ивановны не прошло бесследно: я увидел, что в малолетнем отделении совсем не так дурно, как мне говорили, я даже стал жалеть, что был так неблагодарен к доброй старушке, и когда Вознесенская вторично
Странным кажется мне теперь, почему ни директору, ни одной из классных дам не пришло в голову расспросить меня о причине такого упорного с моей стороны нежелания идти в малолетнее отделение; никто из призванных для воспитания детей лиц не поинтересовался, почему шестилетний мальчик, только что привезенный в заведение, несомненно, скучающий по дому, вполне покоряется своей участи и остается в одном месте, но решительно отказывается идти в другое, хотя и то и другое места для него совершенно новые и незнакомые? Но дело объясняется тем формальным отношением к своим обязанностям, какое существовало между классными дамами. Почти за единственным исключением, о котором будет сказано ниже, классные дамы относились к детям без всякой сердечной теплоты, ограничивались одним только внешним надзором и обильным распределением всевозможных наказаний. Могу еще считать очень необыкновенным то обстоятельство, что ни директор, ни отделенная дама не наложили никакого наказания, как это следовало бы по понятию Е. Н. Боньот, сразу постращавшей меня розгами. <…>
Александровский корпус помещен был в Царском Селе в особом трехэтажном здании, в котором с большим удобством расположены были спальни, классы, рекреационная зала, столовая, церковь, лазарет и квартиры классных дам. Квартиры учителей, директора, инспектора и других, служивших при заведении лиц помещались в особом флигеле. При заведении находился большой сад, при нем с одной стороны — песчаный плац, а с другой стороны такой же величины луг; кроме того небольшой садик с гимнастическими снарядами и большой двор с мостками для прогулок в зимнее время. Рекреационная зала была вместе с тем и гимнастической залой, но все гимнастические машины находились на одном конце ее и были отделены скамейками от той части, которая назначалась для игр детей. Столовая зала находилась рядом с рекреационной. Спальни помещались в первом и втором этажах главного трехэтажного здания, в верхнем этаже которого находились классы, помещение малолетнего отделения, церковь и лазарет.
Все четыреста воспитанников были интернами и разделялись на четыре роты от 90 до 95 человек в каждой и еще малолетнее отделение. Каждая рота делилась на три отделения, так что все заведение состояло из тринадцати отделений (считая и малолетнее), каждое под особым надзором и руководством классной дамы. В малолетнее отделение поступали дети семи и шести, в редких случаях пяти лет. По достижении восьми лет эти дети переводились в одно из ротных отделений. Всех детей в малолетнем отделении бывало от 25 до 28. Поступавшие в заведение старше 7 1/2 лет определялись прямо в ротные отделения.
Малолетнее отделение помещалось особо от остальных; оно имело отдельную спальню, из которой выходила дверь в квартиру классной дамы. Квартира дамы состояла из трех комнат: двух маленьких и одной большой; последняя была местом препровождения свободного от классного времени всех воспитанников малолетнего отделения, куда и собирались дети по окончании классных уроков.
Каждое ротное отделение имело свою спальню, из нее вела дверь в квартиру отделенной дамы; квартира эта представляла одну очень большую комнату, разделенную филенчатыми перегородками натри комнаты: большую и две маленькие; первая назначалась для занятий воспитанников, остальные две принадлежали даме.
Три отделения, составлявшие одну роту, помещались рядом и представляли как бы отдельное воспитательное заведение. Одна из трех дам, по представлению директора корпуса и утверждению этого представления высшим начальством, назначалась старшей; она получала несколько большее содержание против остальных и имела право налагать более строгие взыскания (например, розги) и производила отпуск воспитанникам всей роты. Во всех исключительных случаях классные дамы остальных двух отделений обращались за советом и содействием к старшей даме. Дамы одной роты дежурили по очереди, через два дня на третий, по всей роте.