Кадиш по Розочке
Шрифт:
Когда Додику исполнилось одиннадцать лет, он, сопровождаемый старшим приказчиком, по воле бабушки отправился к дяде, старшему сыну Паи-Брайны, жившему в Петербурге. В письме от бабушки, которое прибыло вместе с ними, было приказано найти хорошее учебное заведение для Додика. Рувим же поступил в ту пору в гимназию в Вильно. В конце концов, после долгой беготни, консультаций со знающими и влиятельными людьми, дядя Насон добился, чтобы Давида допустили до экзаменов в Императорское коммерческое училище или 'Училище у Пяти углов', как его называли горожане.
Додик до сих пор помнил, с каким трепетом он шел на свое первое испытание. Помнил ощущение тесного воротника, мешавшего вертеть головой, глядя на разные диковины. Костюм стеснял движения, волосы, тщательно уложенные и покрытые лаком, очень хотелось взлохматить. Был конец
В родном Бобруйске дома были в один, два, редко - в три этажа. Число высоких зданий было наперечет. А встретить незнакомца в городе было делом совсем не частым. Даже крестьяне, съезжающиеся на базарную площадь продавать продукты своего хозяйства и покупать в лавках городские товары, были знакомыми. С ними дружили или не дружили - как выходило. При этом все знали, что у Василия Степановича лучшее молоко. А вот овес хороший у Демьяна-хромого. Каждый раз, когда Додик проходил или проезжал по городу с бабушкой, им встречалось множество знакомых людей. Они останавливались, приветствовали их. Бабушка обязательно отвечала. Спрашивала о здоровье, о гешефте. И только после отправлялась дальше, по своим делам.
Здесь же все было чинно и странно. Люди, идущие навстречу друг другу, не здоровались, не останавливались для беседы. Они, как и экипажи, протекали по проспекту, казавшемуся Додику бескрайним. От реки-проспекта отделялись человеческие ручейки, затекавшие в дома, присутственные места, магазины. Поначалу каждый дом ему представлялся дворцом государя императора или, по крайней мере, министра. Правда, дядюшка быстро объяснил ему, каков он, императорский дворец. Такой не спутаешь. Зимний дворец и огромную площадь перед ним, важных гвардейцев, охраняющих подходы к площади, мальчик запомнил надолго. Но и кроме этого диковин хватало: огромные магазины с подсвеченными электричеством витринами, фонари, освещающие вечерние улицы, театры, похожие на древние храмы из рассказов учителей, да много еще чего.
Приближаясь по Фонтанке к зданию, где должно было состояться испытание, он едва не задыхался от волнения. Но все обошлось. К отпрыску купца первой гильдии, племяннику известного профессора, отнеслись терпимо, несмотря на иудейское вероисповедание (правда, при упоминании об этом факте экзаменаторы несколько изменились в лице). Вопросы были несложные, а письменные задачи так и вовсе простые. На следующий день Додик узнал, что принят в число учащихся.
Особо близких товарищей в училище не появилось. Дети питерского купечества держались отдельно, подчеркивая свое столичное происхождение. Как и дети состоятельных крестьян. Приехавшие со всех концов огромной империи провинциалы держались одиночками, насторожено присматриваясь к окружающей их жизни. Также настороженно смотрел на мир и Додик.
Уже на первых занятиях оказалось, что знает он много больше своих однокурсников. Счет, письмо, даже русская словесность давалась ему легко. Языки он знал. К бабушке часто приезжали ее партнеры из Англии, Франции и Германии. В обязанности Додика было водить важных гостей по городу. В результате переход с языка на язык не был для него проблемой. Правда, с греческим языком и латынью отношения были напряженными. Но упорство и здесь приносило свои плоды. Еще хуже обстояли дела с историей. Додик никак не мог понять, зачем нужно знать даты битв, которые произошли тысячи лет назад, для чего ему нужно жизнеописание правителей, чьи кости уже давно истлели? История ему казалась чем-то схожей с изучением Талмуда. Понимать не обязательно. Нужно просто заучить. Преодолевая лень и скуку, он заучивал бесконечные ряды дат и имен. Профессура, и даже учитель истории, его явно выделяли.
Поначалу питерские однокашники решили 'поставить его на место', но крепкие руки и привычка к драке сыграли свою роль. Хотя синяки и шишки долго не сходили, а инспектор, надзиравший за младшими учениками, как правило, оказывался на стороне обидчиков, последние скоро поняли, что 'просто пугануть' не выходит - Додик не желал быть жертвой. А синяки и кровоподтеки появлялись также и на их лицах и боках. В конце концов, его оставили в покое. Появились даже приятели, хотя и неблизкие.
Гораздо больше приятелей появилось у него среди продавцов и приказчиков петербургских лавок, находящихся поблизости от дома дядюшки, располагавшегося недалеко от Сенной площади. Это были свои, понятные люди. С ними можно было поговорить о жизни, о торговле, о ценах. В свободное время он часто околачивался на Сенной, сравнивая питерские цены с ценами в родном Бобруйске. Внимательно приглядывался к тому, как приказчики привлекали покупателей, как предлагали товар. Это было важно. Постепенно он стал там своим. Хотя дядюшка и не одобрял этого общения ('для тебя это неподходящее знакомство'), но и не запрещал. Его супруга с сыном, двоюродным братом Додика, и вовсе смеялись над увлечением бобруйского родственника. Но главное, что это было интересно самому Додику. Да и в учебе помогало.
В училище же было намного скучнее. На переменах, в туалетах и укромных углах бесконечных коридоров все больше разговоры шли о происках немцев и англичан, о политике и страшных революционерах, которые стреляли в самого царя. Ученики пересказывали разговоры старших. А те, в свою очередь, делились друг с другом мнением популярной газеты. Этих разговоров Додик не любил и не понимал. Зачем сотый раз повторять чье-то мнение, даже если оно верное? Правда, были и 'нормальные' разговоры: про дело родителей, про жгучую тайну взаимоотношения полов. Старшекурсники тайком курили в туалетах. Вскоре к этому занятию попытался приобщиться и Додик. Но удовольствия не получил. Скорее, даже испугался, когда после глубокой затяжки закружилась голова и стали слезиться глаза. Он под смех старшекурсников тихо сполз по стенке, решив, что курить он не будет. Там же, в ученическом туалете, эдаком неформальном клубе училища, Додик впервые увидел изображение обнаженной женщины, которое один из старшекурсников демонстрировал своему приятелю.
Впрочем, еще меньше нравились ему вечера в доме у дядюшки. Дядюшка жил в большой квартире, расположенной в на втором этаже нового дома совсем недалеко от огромного Невского проспекта. Весь дом, от крыши до полуподвала покрывали какие-то завитушки, украшения, которые с его точки зрения, больше подошли бы торту, а не дому. Да и сама атмосфера в доме дяди была какой-то не настоящей.
У Додика постоянно возникало чувство, что все окружающие играют в какую-то непонятную игру, которая никак не связана с жизнью, известной мальчику. Дядя играет в какого-то 'европейского интеллектуала'. Он постоянно что-то судил, говорил об общественном прогрессе, о европейском пути и о тому подобных далеких от мира Додика вещах. Если мальчик, пытаясь понять что-то из сказанного дядей, обращался к нему, то вместо ответа получал нуднейшее рассуждение о 'спящей провинции' и 'незрелых умах современной молодежи'. Впрочем, в делах практических дядя тоже был вполне сведущим человеком, сыном своей матери. Это невероятно удивляло мальчика. Дядя Насон то говорил, как какой-нибудь клоун в цирке, то действовал совсем, как настоящий купец: быстро и жестко.
Тетушка Ребекка (Раиса Михайловна) играла в 'романтически настроенную даму'. Так она сама сказала как-то Додику. То есть, она сказала, что она 'романтически настроена в жизни'. Насколько понял Додик, это означало постоянное восторженное состояние, неестественную речь, восторг по поводу каждого модного спектакля, книги или музыкального произведения, участие во всех мероприятиях, где собиралась 'духовная аристократия нашего времени', то есть популярные поэты, писатели и журналисты.
По вторникам у дяди Насона тоже собирались 'аристократы духа'. Правда, немного в другом составе. Здесь преобладали его университетские коллеги, известные адвокаты. Журналисты тоже были. Бывали 'на вторниках' и поэты, чьи имена встречались в модных журналах. На таких вечерах говорили о вещах и вовсе непонятных: о реформах, о законах и параграфах, об 'ответственном министерстве'. То вдруг заводили споры о 'воле и представлении', о воле к власти или еще какой-то другой несуразности; пели какие-то не очень понятные Додику песни, пили кислое вино. Супруга дядюшки и его сын присутствовали на этих собраниях с большим удовольствием. Собрания были важной частью их жизни. Додик же, пару раз посидев в уголке на диване во время жаркого диспута о будущем России, предпочитал уклоняться от них, ссылаясь на большие задания в училище.