Кадиш по Розочке
Шрифт:
– Папа говорил, что мой жених из хорошей семьи и будет хорошим коммерсантом.
– Это важно отцу. Наверное, это и мне важно. Я не хочу, чтобы моя дочь мыкалась с хлеба на воду. Но для тебя важнее - твой ли это человек. Его ли ты половинка. Это трудно объяснить. Сама почувствуешь.
Вот и думала Розочка, сидя рядом с сестрой в закрытом экипаже, как она должна это почувствовать? А что делать, если он не твой? Бежать? Глупо как-то выходит. Как в плохих книжках, которые отбирала у нее мадам Поли, исполняющая роль бонны и советчицы. Еще больше беспокоило Розочку то, что взрослые называли невнятными словами 'супружеский долг'. Мадам Поли рассказывала ей об этом долге. Почему-то она говорила, что это - неземное наслаждение. Но Розочке
Ночь прошла ужасно. Розочка долго не могла заснуть. Сестра веселилась вовсю, приставала с неприличными разговорами. Розочка даже ответила ей как-то резко, от чего сама смутилась. Когда же сон, наконец, сморил ее, начались кошмары. Кто-то непонятный - но она знала, что это ее муж - гнался за ней, кричал грубые слова. Она, почему-то в ночной сорочке, убегала от него, подала, снова убегала. От ужаса Розочка часто просыпалась. Утром, все еще под впечатлением от страшных снов, Розочка, едва приведя себя в порядок, с трудом уложив непокорные волосы, села в экипаж.
Отец был весел, шутил. Вера с неодобрением рассматривала разбитую мостовую и невысокие домики Бобруйска. Только Розочка не могла отвлечься. Она опустила голову, стараясь ничего не видеть и не слышать. Ей казалось, что ее все бросили и принесли в жертву. Хотелось плакать.
Наконец, они подъехали к необычному двухэтажному деревянному дому, очень красиво украшенному резьбой, с огромными окнами и изящной лестницей. На лестнице, возле которой они остановились, стояла высокая пожилая дама в строгом темном пальто, женщина и мужчина помоложе и юноше, почти мальчик в черном фраке и пальто, наброшенном на плечи.
Он был невысоким, но с широкими сильными плечами, синими-синими глазами и такими же, как у Розочки, неуправляемыми кудряшками, только русого цвета. Открытое и простое лицо, которое немного портили тонкие губы. Взгляд мальчика был таким напряженным и взволнованным, что Розочке вдруг захотелось его пожалеть.
***
Первая встреча с будущей женой получилась не слишком удачная и очень беспокойная. Холодным осенним утром к дому, где на крыльце уже стояли бабушка, ее младший сын Эфроим с женой и сам Додик (все торжественные, в праздничных одеяниях), подъехал закрытый экипаж. Из открывшейся двери, не дождавшись слуги, выскользнула тоненькая девчушка в теплом пальто и кокетливой шляпке. Она внимательно осмотрела встречающих, и с брезгливым видом проговорила: 'Все же здесь ужасная глушь. Как я и думала'.
Сердце Давида екнуло и опустилось куда-то к желудку. С такой вертихвосткой жить? Пропадешь. Но вида он не подал. На лице сохранялось самое приветливое, как ему казалось, выражение. Бабушка же говорила, что это - сделка. Значит, эта неприятная девчонка - издержки. Столь же невозмутимыми были и бабушка с дядькой.
Следом за девочкой из экипажа, опираясь на плечо слуги, выбрался дородный господин в дорогом пальто, лакированных штиблетах по виленской моде и с тростью с тяжелым серебряным набалдашником. А следом за ним тихо спустилась такая же невысокая девочка, может быть, годом или двумя старше первой. В отличие от сестры (а в том, что они сестры, не было сомнений) черты лица ее были несколько крупнее, но это не портило ее. Напротив, лицо казалось более выразительным. Густые темные волны волос были аккуратно уложены, заплетены в косу, спускающуюся из под шляпки. Взгляд ее был хоть и взволнованный, но твердый, без вызова и агрессии.
Девочка низко опустила глаза, неуверенно теребя в руках платок из тонкой шелковой материи. Почему-то в этот момент Давид сразу понял, что это она, его невеста. Что-то в ее облике показалось Додику невероятно теплым и знакомым. Она чем-то напоминала ему его маму на немногих старых фотографиях, хранившихся в петроградском доме. Это показалось странным. У матери были огненные волосы и голубые глаза. Здесь глаза были карими, а волосы черными. Вот только взгляд...
Дородный господин радостно и как-то по-свойски приветствовал бабушку. Кивнул дядюшке и подмигнул с хитринкой Давиду: мол, не теряйся, парень. От этого Давиду как-то сразу стало легче.
– Ну, здравствуй, матушка Пая-Брайна, - громко провозгласил гость, приблизившись к хозяевам.
– А это дочки мои - Роза и Вера. Прошу любить и жаловать.
Девочки, поднявшиеся следом, вежливо сделали книксен перед хозяевами.
– И тебе здоровья и благополучия, Ефим Исаакович! И дочкам твоим, - степенно отвечала бабушка.
– А это сын мой, Эфроим и внук Давид.
Все чинно проследовали в гостиную, где был накрыт завтрак. Роза, проходя мимо Давида, только скользнула взглядом. Спокойно и как-то по-доброму улыбнулась. Давид улыбнулся в ответ. Сердце вернулось на свое законное место и... опять стало тихонечко екать. Правда, теперь от ожидания. Вера, младшая дочь, напротив, внимательно и долго - на грани приличия - осматривала Давида, как диковинного зверька, после чего недовольно хмыкнула.
За столом говорили все, кроме Давида и Розочки, несмотря на то, что посадили их рядом. Что-то не давало им свободно обратиться друг к другу. А может, Розочка (уже не Роза, а Розочка) просто была молчаливой. Они сидели, уткнувшись в тарелки, что-то необычайно интересное разглядывая на их дне. Только к концу завтрака молодые немножко расслабились. Стали обмениваться взглядами, в которых было не только любопытство. Ведь им вместе теперь жить много-много лет. Додик помнил свой неудачный опыт платной любви. Но к Розочке оно как-то не вязалось. От нее веяло чем-то другим, волнующим и совсем не гадким.
Бабушка, успевавшая обсуждать с отцом Розочки и Веры очередную совместную сделку, следить за столом ('чтоб все у меня тут сыты были') и посматривать на молодежь, вдруг заявила:
– Вот что, молодые люди, пойдите-ка, погуляйте по городу. Давид, покажи девушкам Бобруйск. А нам, старикам, еще о делах поговорить нужно.
Додик с облегчением покинул стол. Девочки тоже поднялись. Пока Роза и Вера надевали пальто и шляпки, он нашел извозчика, придумал, куда повезет свою невесту и ее сестру. Собственно, выбор был небольшой: синематограф 'Эдем', а потом кафе в гостинице 'Березина', самом большом и красивом здании в городе. Почему-то без взрослых было проще. Он был старшим, Розе исполнилось пятнадцать лет, а Вере было и того меньше, потому должен был заботиться.
Это было понятнее, чем роль жениха, которая его смущала донельзя. Да и Роза, перестав быть 'невестой', оказалась девочкой вполне общительной и дружелюбной. Даже Вера, которую Додик про себя звал 'Веркой-вертихвосткой', была вполне терпимой. Фильма была про любовь. У девочек в глазах блестели слезы. Додик же едва не заснул в темном и теплом зале синематографа. Зато в кафе, угощаясь сладкими пломбирными шариками с шоколадной заливкой, все трое болтали без умолку.
Роза в этом году выпустилась после седьмого класса института. Вера еще училась. Она очень смешно показывала своих учителей и классную даму. Роза сердилась, говорила, что это невежливо и грубо. Оказалось, что Розе тоже очень нравится театр. Но еще больше - книги. Особенно такие, где приключения и далекие страны. Додик тоже любил почитать. Хотя и не очень. Биржевые сводки и бухгалтерские отчеты, как ему казалось, говорили о жизни гораздо больше. Хотя об этом своей невесте, которая нравилась ему все больше, он пока решил не говорить. Зато очень много рассказывал о Петербурге, о театрах и кафе, об огромных витринах магазинов, о Неве и каналах. Домой вернулись друзьями. То есть, предстоящее бракосочетание продолжало смущать обоих, но уже не казалось катастрофой. Во всяком случае, Додику.