Кадиш по Розочке
Шрифт:
Он опять замолчал, собираясь то ли с силами, то ли с мыслями, разбегавшимися из его травмированного сознания.
– Додик! Ты теперь остаешься главным мужчиной. Думай, как семье иметь курочку к обеду. Что думаешь?
– он посмотрел на Давида.
– Ну, я устроюсь на работу. Девочки тоже. Переедем в наш дом. Как-нибудь проживем.
– Додик, Додик. Все-таки ты еще... не взрослый.
– Алекснянский как-то ласково и укоризненно посмотрел на зятя.
– А что не так, отец?
– И этот шлимазл еще спрашивает?
– попытался засмеяться Алекснянский. Но смех сразу перешел в кашель. Отдышавшись, он продолжил: Где ты видел работу с приличными
– Я думаю - попытался успокоить его Давид - Все будет хорошо.
– Он думает. Эдисон! Додик, у вас есть дом. Это собственность. Собственность должна приносить доход. Вот про это и думай. А теперь идите. Я устал.
Додик и Розочка встали. Дочь поправила подушки Ефима Исааковича, помогла удобнее улечься, взяла за руку мужа и направилась в сторону кухни, где гремела посуда, шла готовка.
Додик поздоровался, Розочка чмокнула маму в щеку. Та, не останавливая бесконечно движения между кухонным столом, плитой и кладовкой, показала жестом на табуреты у обеденного стола. Расположились.
– Мама, - проговорила Розочка - Тут... нас... мы уволились с Додиком. Теперь нас могут попросить из этой квартиры. Она же государственная.
Немолодая женщина остановилась:
– Чего-то такого я ожидала. И что мы будем делать? Что думаешь, Додик?
Обычно в таких ситуациях в семье никто не высказывался первым, не спрашивал чужого мнения. Все ждали, что скажет отец. Похоже, что для Марии Яковлевны Давид тоже стал 'главным мужчиной'. Как же это тяжело, принимать решение за других. Причем, за родных людей, которые тебя любят, тебе верят.
– Я тут вот что подумал, - медленно начал Давид - Понятно, что мы переедем к нам в дом. Он, как теперь говорят, личная собственность. Его не отнимут. Хорошо бы успеть там ремонт сделать.
– А что там не так?
– удивленно спросила Розочка.
– Там же жилых было только 3 комнаты и кухня. Остальное мы для гостей, ну, командировочных на фабрику использовали. Там жить не очень удобно.
– Ну, - начала Розочка, но Давид вдруг прервал ее.
– Подожди-ка. Мысль одна пришла. Помнишь, отец говорил, что дом должен приносить доход? В гостиницу сейчас толком не устроишься. Да и сами гостиницы - шалман шалманом. Цена за сутки будет рубликов пятнадцать-двадцать. А у нас, как бы, есть четыре 'номера'. И не просто так 'койко-места', а со всеми удобствами. Да еще - он глянул на Марию Яковлевну - И с пансионом для желающих.
– А как мы это оформим?
– спросила Розочка.
– Никак, - пожал плечами Давид - Гости к нам приехали. Гости. Вот и все. Только давайте этим пока займусь я. А вы все будете с отцом.
Разговор как-то сам собой сошел на нет. Что тут обсуждать? Старший мужчина принял решение, продумал. Остается выполнить его и все будет хорошо.
Следующие несколько дней опять, уже в который раз, оказались заполненными до предела. С раннего утра Давид бегал по городу, нанимал рабочих, закупал материалы. В магазинах не было почти ничего из того, что было нужно. Но он был уже достаточно умелым в искусстве 'доставать и договариваться'. Пришлось заехать и на уже чужую фабрику. Было обидно, что их выкинули, как щенков, а все работает. Хотелось увидеть следы будущих неурядиц. Но их не было. Прав, Алекснянский: даже обиды держать не стоит. Эта лошадь кончилась. Поищем другую. С трудом удалось договориться, что служебную квартиру, выделенную некогда горисполкомом фабрике, они освободят через месяц. Стоило поспешить. Уже на следующий день в их доме начался Большой ремонт (именно так, с заглавной буквы).
По плану Давида, на втором этаже должна была расположиться семья. Имеющиеся комнаты придется переделать и перегородить заново. Нужно, как минимум, четыре комнаты и кухню. Одну для стариков, одну для девочек, одну, пусть совсем маленькую, для Яши. Мальчик учится в школе. Отличник. Да и с взрослыми сестрами жить ему не уместно. Одну комнату, конечно, нужно им с Розочкой. Тем более... Давид боялся даже признаться себе, насколько он ждал их ребенка.
Внизу четыре комнаты 'для гостей', прихожая и столовая. Здесь все немного проще и стандартнее. Да и перепланировка небольшая. Все равно намного лучше и уютнее, чем в любой городской гостинице. Давид с бригадиром нанятых рабочих умудрился даже выкроить возможность выстроить ванну и удобства на каждом этаже. О подключении дома к водопроводу, что было огромным достоинством, договаривался еще Алекснянский.
Расплачивался Давид остатками 'клада', переданного некогда бабушкой. Чтобы не вызывать лишних вопросов, продавал украшения и золотые монеты по знакомым и полузнакомым. Денег хватало. Но вот золота оставалось уже совсем горстка. А ведь, кто его знает, что там впереди. Ладно, будем живы, что-нибудь придумаем.
Работы шли до позднего вечера. Только когда совсем темнело, рабочие прекращали колотить, сверлить и наклеивать, а Давид, закрыв за ними двери, не шел, а полз до дома, точнее, до квартиры Алекснянских. Там его ждала Розочка. Она упорно не желала ужинать без мужа. Правда, разговорчивым за ужином Давида было назвать трудно. Он впихивал в себя какую-то еду, не очень осознавая, вкусно ли это. Пытался вникнуть без особого успеха в то, что ему говорила жена. Нежно гладил ее уже заметный животик и полз спать.
Утром все начиналось заново. Но уже через пару недель работы пошли к завершению. Началась отделка, расстановка мебели и прочие, уже, скорее, приятные вещи. Здесь Давиду активно помогали девочки, Люба и Вера. Розочку он до тяжелых домашних дел не допускал. Однажды, когда дела были еще в самом разгаре, прибежала Розочка с вестью, что отец отходит и завет его.
Давид и девушки побежал в квартиру. Тесть и вправду был бледен, как никогда. Взгляд блуждал, словно Алекснянский никак не мог решить, на что же ему смотреть. Его жена сидела у изголовья, поминутно промокая взмокший лоб платком и шепча что-то свое, положенное. Вся семья расположилась у постели умирающего отца.
– Вот и Додик с девочками подошел - проговорила мать Розочки - Ты хотел их видеть.
Ефим Исаакович почти нечеловеческим усилием сосредоточил, наконец, взгляд на зяте, попытался протянуть к нему руку, но сил не хватило. Каким-то чужим, незнакомым, уже почти нездешним голосом, словно идущим через огромную боль, он проговорил:
– Вот и хорошо. Все... очень правильно. Все мои любимые... здесь, возле меня.
Глаза дочерей уже давно были красными от слез. Малка, мать Розочки, тоже держалась из последних сил.
– Не нужно плакать. Я ... хорошо прожил. Додик меня сможет заменить. Он... он очень хороший мальчик. В другое время мы бы с ним такие дела... Додик! Послушай. Сейчас время опять плохое. Время... непонятное - Алекснянский говорил тяжело, с паузами, одышкой - Вам всем нужно жить незаметно. Пусть честолюбцы... пусть делят медали и должности. Ты помни - главное, чтобы семья была благополучна. Это... это - долг мужчины. Остальное придумали люди, - он запнулся - которые... которые... не умели любить. Додик, я верю, я знаю, что ты сможешь до конца быть мужчиной. Сможешь...