Кафка

АНДРЕЙ БУРЦЕВ

КАФКA

Рассказ

Токарев проснулся и, не открывая глаз, стал вслушиваться в себя. Голова болела, гудела голова, как вечевой набат, в ушах, как ртуть тяжелая, стучала кровь. Тошнило. В квартире было тихо, лишь где-то далеко, на кухне, звенела о раковину вода из раскрытого крана. Чирикали за окном воробьи. Не открывая глаз, Токарев стал вспоминать вчерашний вечер, когда обмывали его новую книгу. Все вроде бы было спокойно,чинно и благородно, никто не плясал без штанов на столе, никто не бил посуду и окна и не рвался "на волю", и не били, вроде бы, друг другу по мордам.

– Послушайте, мон шер, - говорил он тридцатилетнему юноше, цепляя на вилку скользкую матовую шляпку маринованного масленка.
– Вы читали Кафку? Дада, Ференца Кафку, великого и непонятного?. Непостижимого... Прочтите, непременно прочтите. Вот у кого нужно учиться нам всем...

– Опять ты со своим Кафкой, - громко сказал, хлопая его по плечу подошедший Заволжский.
– Брось! Не надоело тебе?.. Верите ли, - обратился он к смущенному Сермягину, который вертел в пальцах синюю рюмочку с прозрачным напитком.
– Носится со своим Кафкой второй месяц. Всем уже уши прожужжал. Образованного из себя корчит. Эрудит...

– Да что ты понимаешь в классиках!
– Взъелся Токарев. Сидел бы здесь Кафка, он бы вам всем... он бы вас в порошек!..

– Кафка бы здесь не сидел, - с пяьной улыбкой ответил Заволжский.
– К нашему союзу его бы на пушечный выстрел не подпустили. Да и вообще, Зачем он нам нужен, критик гнилого капитализма?

– Нужен!
– стукнцл кулаком по столу Токарев.
– Хочу Кафку. Живого. Здесь. И сейчас!

– Да ты погоди, погоди, - сказал было Заволжский, но Токарев его прервал:

– Да что тут годить! Выпьемте лучше за усопших гениев человечества!

Они подняли рюмки, со звоном чокнулись и, под невнятный гул остальной толпы опрокинули в себя безвкусную жидкость, а потом... потом... А ничего потом не было. Это последнее, что я помню еще, подумал Токарев с неудовольствием.

Он осторожно коснулся пальцами холодных чугунных висков, потер их и открыл гпаза. Яркий свет утра и солнца огненным бичом ударил по обнаженным нервам. Токарев со стоном зажмурился снова, успев отметить в комнате какой-то непорядок. UH прислушался, но все было тихо. Капала на кухне вода, и только. И вдруг, совсем рядом, непонятный звук, словно под полом зашуршала громадная крыса, и кто-то вздохнул, печально и тихо. Токарев осторожно приоткрыл глаза, и разом похмелье, и головная ужасная боль, которая тяжелее каторги, и вчерашние воспоминания - все отлетело прочь.

Большое мягкое раскидистое кресло было придвинуто к кровати почти вплотную, и на нем, на зеленом клетчатом пледе сидело, сложив тонкие передние лапы на груди, животное: морда крысиная, передние острые зубы выставились наружу, точно в ядовитой усмешке, большие круглые уши, как у Чебурашки, длинный хвост, но не голый, а, напротив, пушистый и мягкий.

– Вот-те раз, - хрипло сказал Токарев вслух.
– Что же я пил такое вчера?.. Сначала шампанское... водку, помнится, раза два, не больше... токайское... ром смешивал с абсентом... и еще... боже, коньяк с мадерой! Понятно, - удрученно сказал он, стараясь не глядеть на животное, которое смирно сидело на пледе.
– Где мой телефон?

– На столике за изголовьем, - сказало животное.

Токарев похлопал слезящимися глазами, потер зачем-то указательный пальцем с обгрызенным ногтем нос и сказал:

– Кто ты такой?

– Я кафка, - важно ответил тот. Или та? Голос у него был резковатый и излишне самоуверенный, но вполне сносный.

Токарев глубоко вздохнул и снова внимательно осмотрел его, а кафка спокойно сидел, сложив передние лапы на груди, и впивался в него булавками черных глазок.

– Ладно, - сказал наконец Токарев.
– Говорить ты умеешь, а что ты умеет еще?

– А мы, кафки, все умеем, - нахально сказал кафка, глядя ему прямо в глаза.

– Слушай, - простонал Токарев, сморщив кирпичный нос. Не могу больше... дай мне стакан вина!

– Мне кажется, ты вчера и так слишком... того...
– сказал кафка, неопределенно поводя лапой.

– Дай!
– еще громче простонал Токарев.
– И не спорь, пожалуйста. Галлюцинации не спорят...

Кафка протянул лапу куда-то под кресло и достал стакан, почти полный прозрачного, чуть пенящегося и чуть желтоватого вина. Токарев жадно схватил его и припал, и забулькал, а пока он булькал, кафка сказал с некоторой обидой в голосе:

– Так ты еще не поверил в меня, хозяин?

– Конечно, - сказал Токарев в перерыве мевду глотками. Вот сейчас допью, и ты исчезнешь... Не надо бы мне вчера столько смешивать...

– Но ведь я же не галлюцинация, не мираж. Как же я могу исчезнуть?
– продолжал спорить кафка.

Токарев допил вино и, чувствуя, как проясняется в голове и крепнет мысль, глядел на него в полнейшем обалдении.

– А кем же ты еще можешь быть?
– спросил он недоверчиво.

– Я - кафка, - с достоинством ответил тот.

– Оч-чень хорошо, - просипел Токарев, яростно почесав грудь.
– А тогда зачем ты здесь? Что ты здесь будешь делать?

– Не знаю, хозяин...
– честно признался кафка.
– Я должен облегчить вашу жизнь, исполнять все ваши желания. А уж что я буду делать, это ваша забота... Наше дело маленькое - знай, исполняй, что прикажут, и все.

– Что же я с тобой буду делать?
– пробормотал Токарев, встал, сунул озябшие ноги в шлепанцы и подошел к полуоткрытому окну.
– И ведь людям-то не покажешь - засмеют. Эй, кафка, а кроме, как подавать вино, что ты еще можешь?
– спросил он. За окном по тихой улице, дребезжа железом, проехал грузовик, за которым тянулось плотное облако белесой пыли.

– Мы, кафки, все можем, - ответил кафка.
– Что ты, хозяин прикажешь, то я и могу.

– Вы?
– переспросил Токарев.
– Вас что, много? Сколько именно?

– А сколько вас, людей?
– спросил в свою очередь кафка.

– Около четырех миллиардов.

– Вот и нас ровно столько же.

– Нy, а писать ты умеешь?
– спросил Токарев. В его тягучем, оглушенном мозгу зашевелилась какая-то идея.

– Это-то мы, кафки, умеем лучше всего. Нам ведь только это и требуется, чтобы писать. Так что прикажешь, хозяин?