Каган Русов
Шрифт:
– Ты забылся, магистр, - насмешливо произнес Святослав. – Не надо хулить чужих богов.
– Прости, каган, - спохватился Константин, - но моя горячность в данном случае является лишь подтверждением моей искренности.
– Пожалуй, - согласился Святослав. – Я тоже буду искренен с тобой, Константин. Если Никифор Фока вздумает обмануть меня, то не поздоровится ни ему, ни Византии. Если же он будет честен со мной, то ни один мой воин не переступит границ империи. Такое условие тебя устраивает?
– Вполне, - склонился в поклоне Константин. – Я рад, что моя миссия завершилась столь успешно.
Глава десятая
Вторжение
Империя готовилась к войне, это магистр понял сразу же по возвращении в Константинополь. Собственно иного от Никифора Фоки Константин и не ждал. За тем его и протолкнули на императорский престол, чтобы иметь во главе Византии не рохлю, не извращенца, а полководца, способного отразить любую агрессию. Однако Никифор пока что, видимо, не ощутил сколь кардинальные перемены свершились в его судьбе. И став императором Византии, он продолжал хлопотать только об армии, не обращая внимания
– Воля твоя, патрикий Александр, - взывал к отцу императора епарх, - но добром это не кончится. Уйми ты своих сыновей.
Старый патрикий здорово сдал за время отсутствия магистра Константина. Судя по всему, ответственность, свалившаяся на плечи, оказалась Александру не под силу. И теперь он только морщился да вяло отмахивался правой рукой от слишком уж настойчивого епарха.
– А что я могу поделать, если один из них император, а второй просто жадный дурак.
Жадным дураком патрикий Александр назвал магистра Льва, вздумавшего нажиться на беде, постигшей Константинополь. Это он скупал зерно по всей стране и вздувал до неприличия цены, наваривая на каждой сделке по пятьсот-шестьсот процентов. Константин был абсолютно согласен с епархом – наглец редкостный! Вообще-то по законам Византийской империи патрикиям вообще было запрещено заниматься торговлей и ростовщичеством. Разумеется, почти никто этот закон не соблюдал, зато все соблюдали приличия. Магистр Лев, видимо, решил, что брату императора закон не писан, а солидарное слово ромейских патрикиев и вовсе пустой звук. Пришлось магистру Константину напомнить обезумевшему от жадности человеку, что в Константинополе даже императоры не вечны, а уж за жизнь их братьев в определенных случаях никто не даст и медяка. Лев совету мудрого человека внял, после чего цены на хлеб если и не упали, то, во всяком случае перестали расти. Возможно, недовольство новым императором вылилось бы в народные бунты, но как раз в это время пришли вести из Болгарии. Каган Святослав сдержал слово, данное ромейскому императору, и вторгся в Болгарию с огромной армией в сто тысяч человек. Впрочем, некоторые утверждали, что русов насчитывалось более двухсот тысяч. Иные называли цифру триста тысяч. Словом – сила неисчислимая. Мало осведомленные в интригах императорского двора, константинопольцы перетрусили не на шутку. По городу поползли слухи, что русы, подмяв под себя Болгарию, двинуться на столицу Византии. И теперь городские обыватели не только не плевали в след клибанофоров, но даже приветствовали их радостными криками. Доверие к армии стремительно возрастало, как и уважение к императору Никифору, который один сумел разглядеть угрозу с севера и даже принял ряд мер, чтобы встретить ее во всеоружии. Волнения в городе сразу улеглись, но тревога в душах константинопольцев все же осталась, и теперь городские обыватели с надеждой смотрели в сторону императорского дворца и ждали, какой решение примет мудрый Никифор. К сожалению, император в это время пребывал в растерянности. Время от времени эта растерянность переходила в ярость, которая проливалась горячечной волной на головы перетрусивших придворных. Все отлично понимали, что Никифору есть от чего гневаться. Болгары не проявили доблести и не стали проливать кровь во благо Византийской империи. Войско, собранное наспех царем Петром, было разбито в пух и прах каганом русов и разбежалось. Болгарские города один за другим открывали ворота перед победителем. Дольше всех держался Доростол, где находилась резиденция болгарского патриарха, но, наконец, пал и он, к великой досаде императора Никифора. Царь Петр укрылся в отдаленной горной крепости, но от огорчения заболел и вскоре умер, несмотря на все старания искусных лекарей. Каган Святослав занял город Переяславец и объявил его своей столицей. Он успел даже выпустить свою монету, на которой четко читалась надпись на славянском языке: «Святослав царь Болгарии». Эту золотую монету и держал сейчас в руке император Никифор, с явным намерением запустить ее в голову магистру Константину. Похоже, именно Константина в императорском окружении решили объявить виновником всех нынешних и грядущих бед. Однако магистр, недавно перешагнувший рубеж шестидесятилетия, был слишком искушен в придворных интригах, чтобы вот так просто дать сожрать себя молодым шакалам из армейской верхушки, коих Никифор числил своими советниками.
– По-моему, мы достигли именно того результата, которого хотели, - спокойно отозвался магистр, взмахом руки отметая обвинения, сыпавшиеся на него со всех сторон. – Набег болгар и венгров нам больше не грозит. Оттон не рискнул вторгнуться в Южную Италию, а следовательно предварительная цель, которую ставил перед нами божественный император Никифор достигнута.
Никифор все-таки удержался от грубого жеста в сторону седовласого патрикия: то ли осознал несправедливость предъявляемых благородному Константину объяснений, то ли в нем взыграла скупость, и он не стал кидаться золотом там, где можно обойтись оплеухой. К счастью, оплеухи тоже не последовало, император впал в задумчивость. В принципе Никифор был далеко не глупым человеком, а его почти неконтролируемые приступы ярости являлись следствием нервной болезни, вызванной ранением в голову. Кроме того, у императора имелась еще одна веская причина для того, чтобы обрушить свой гнев на голову магистра Константина. Ибо прекрасная Феофано, сидящая сейчас по правую руку от императора с видом невинной овечки, опять огорчила своего мужа неразумным, а отчасти даже вызывающим поведением. О ее связи с Иоанном Цимисхием в Константинополе не шептались разве что ленивые. Разумеется, при дворе нашлись люди, которые донесли эту горькую весть до ушей влюбленного императора, а тот вместо того, чтобы оттаскать за волосы свою жену-потаскушку не нашел ничего лучше, как наброситься с обвинениями на ни в чем не повинного человека. К слову, Иоанн Цимисхий тоже пострадал, разъяренный Никифор выслал коварного двоюродного братца в Халкедон. Но хитроумный Иоанн хотя бы заслужил свою опалу, в отличие от магистра Константина, который к любовным интрижкам Феофано не имел никакого отношения. Правда, Константин далеко не был уверен, что Феофано и Цимисхия связывает любовная страсть, скорее уж эти двое готовили заговор и возможно даже не без участия Иосифа Вринги, который, даже находясь в монастырском заточении, умудрялся влиять на политические процессы в империи. Впрочем, и императрицу Феофано можно понять, ибо в быту знаменитый полководец оказался довольно занудным и благочестивым человеком. Ночи он предпочитал проводить не в постели жены, а в молитвах. Говорят, он даже спал на полу, дабы укротить бунтующую плоть. Конечно, пылкая Феофано быстро охладела пусть и к влюбленному в нее, но скучному мужу. Видимо, в какой-то момент ей показалось, что говорливый Цимисхий справиться с обязанностями императора лучше, чем Никифор, во всяком случае на семейном ложе. На месте Фоки магистр Константин не упускал бы ни на мгновение хитроумную Феофано, если он, конечно, не собирается повторить судьбу несчастного императора Романа, не сумевшего угодить своей жене.
– И тем не менее мы потеряли Болгарию, а подле наших границ появилась сила, способная нанести неисчислимые беды империи, - сделал наконец очевидный для всех вывод Никифор.
– С этим я не буду спорить, божественный, - поддакнул Константин. – Но ведь игра еще не закончена, она только начинается.
– Что ты хочешь этим сказать, магистр? – нахмурился Никифор.
– Царь Петр умер, но его наследники Борис и Роман живы и находятся у нас под рукой.
Среди патрикиев, ждавших оглушительного падения магистра Константина, воцарилось разочарование. Коварный скиф, похоже, опять выскочил из сетей, расставленных с великим тщанием.
– Да и в самой Болгарии я думаю немало недовольных произволом, чинимым каганом и его русами.
– А что может сделать наследник Борис там, где потерпел поражение сам царь Петр? – скептически хмыкнул магистр Лев, один из главных недоброжелателей Константина.
– Ничего, - спокойно сказал скиф, - если мы ему не поможем.
– Я не собираюсь нарушать договор, заключенный с каганом Святославом, - резко откинулся на спинку позолоченного кресла Никифор. – И войска в Болгарию не пошлю.
– О войне со Святославом пока и речи нет, - пожал плечами Константин. – Нам следует выманить кагана из Болгарии с основной частью его войска, и тем самым дать возможность Борису объединить вокруг себя людей, готовых к сопротивлению.
– А как ты собираешься выманить русов из Болгарии? – нахмурился Никифор.
– С помощью печенегов, - охотно отозвался Константин. – Ган Куря спит и видит, как отомстить киевлянам за поражение, которое нанес ему князь Ингер двадцать пять лет тому назад. Печенег оказался очень злопамятным человеком, что, впрочем, нам только на пользу.
– Остается только уговорить наследника Бориса ввязаться в драку с каганом Святославом, - криво усмехнулся магистр Лев.
– Если ты, божественный, позволишь, то я готов встретиться с сыновьями царя Петра и договорится с ними о сотрудничестве, - спокойно сказал Константин.
– Не забывай только, магистр, что я заключил договор с каганом Святославом и не собираюсь его нарушать, - нахмурился Никифор.
– Можешь обещать Борису золото и содействие наших агентов, но только не военную поддержку.
– Все будет исполнено, как ты велишь, божественный, - склонился перед императором магистр Константин. – Можешь не сомневаться.
Все-таки Никифор слишком осторожен для повелителя самой могущественной империи Ойкумены. И хотя это могущество здорово поистрепалось за последнее время, но все-таки его должно хватить для отпора северным варварам. Другое дело, что прибегать к помощи армии следует только в том случае, когда все иные средства исчерпаны.
Болгарский царевич Борис встретил Константина с распростертыми объятиями. Что, впрочем, и неудивительно, поскольку именно магистр, по долгу службы и родства, опекал сыновей царя Петра в совершенно чужом для них городе и частенько ссужал деньгами из собственного кармана.
– Император принял решение, - с порога произнес Константин. – И это решение в твою пользу царевич Борис.
Старшему сыну царя Петра уже перевалило за тридцать. Это был человек среднего роста, темноволосый, с большими карими глазами и сухим надменным лицом. Опекой ромеев он явно тяготился. Выполняя волю отца, он приехал в Константинополь, но чувствовал себя здесь то ли пленником, то ли заложником. Да, в сущности, так оно и было. И хотя жил Борис во дворце и практически ни в чем не знал нужды, но справедливо считал свое положение унизительным и недостойным внука Симеона Великого. Царя Петра он осуждал и даже, кажется, презирал за чрезмерную услужливость перед ромеями. Впрочем, вторжение русов в Болгарию примирило сына с отцом, и он искренне скорбел о смерти царя Петра.