Каганы рода русского, или Подлинная история киевских князей
Шрифт:
В результате в опустошенной Святославом Хазарии по-прежнему правил хазарский каган, а в разоренной и обезлюдевшей Болгарии остался в своей столице при всех регалиях царь Борис. Святослав просто бросил на произвол судьбы покоренный каганат и абсолютно ничего не предпринял для защиты от Цимисхия казалось бы уже завоеванной болгарской земли. Полное впечатление, что ему это было ненужно и неинтересно, он по давно намеченному плану уже переключился на третьего обидчика своего отца. По ПВЛ, им должны были бы быть древляне, а по Льву Диакону — некие германцы. Но Святослав направился вовсе не в Искоростень или Овруч, и не в Германию. Он… возвратился в Киев. И после его прибытия туда, теперь уже в качестве не бесправного пасынка-недоросля, а взрослого мужа и опаленного войнами полководца во главе грозной победоносной армии, там скоропостижно отправилась в мир иной его то ли мать, то ли мачеха, то ли тетка Ольга. В изложении ПВЛ, «на его руках» по невероятному совпадению именно во время его единственного за много лет кратковременного визита в Киев со своим войском,
Итак, третья месть Святослава за отца обернулась «страшной мстей» собственной то ли матери, то ли мачехе, то ли тетке, из чего следует, что вину за убийство отца он возлагал не на бедолаг древлян и не на каких-то там германцев, а на нее, кем бы она ему ни приходилась. Невероятно? Вовсе нет. Предположения о том, что истинной убийцей или по крайней мере инициатором и организатором убийства Игоря были не древляне, а его собственная супруга, высказывались давно и с различных позиций.
По свидетельству А. Королева [40] , в конце XIX века историк и фольклорист Н. Коробка собрал на древлянской земле, непосредственно в районе летописных Искоростеня и Овруча, предания об убийстве княгиней Ольгой своего мужа князя Игоря. Преданий много, и в них есть несколько совершенно разных версий убийства. Общим оказывается только то, что княгиня приходит к древлянам во главе большого войска. Игорь же оказывается то неузнанным в чужой одежде, то купающимся вовсе без оной, то во главе другого большого войска, то осажденным в городе, в частности Искоростене.
40
А. С Королев. Загадки первых русских князей. М., 2002.
Множество версий настораживает. Ясно, что речь может идти не об отражении каких-то реальных событий в ходе распри между державными супругами, а лишь о преломлении в народной памяти основы интриги, которая завершилась с появлением на древлянской земле большого ольгино-го войска. В Овручском уезде крестьяне показывали Н. Коробке колодцы, из которых якобы Ольга пила; водоемы, в которых княгиня якобы купалась; огромные холмы, каждый из которых крестьяне ближайшего к нему села выдавали за курган, якобы насыпанный Ольгой над могилой убиенного ею супруга. В числе местных туристических достопримечательностей фигурировали «Ольгина ванна», «Ольгина долина», «Ольгина гора», «Ольгин колодец», «Игорев брод» и прочая и прочая. «Игореву могилу» около Коростеня местные жители в 1710 году показывали В. Татищеву, следовательно, местные предания о гибели в тех краях Игоря существовали уже в начале XVIII века.
Но когда они сложились? Королев считает, что гораздо раньше, так как «эти сказания были широко распространены в Овручском уезде задолго до того, как до крестьян могла дойти информация, содержащаяся в опубликованных в XIX веке летописях». Как будто крестьяне читали летописи или хотя бы интересовались ими! Чтобы в районе Искоростеня появились перечисленные туристические достопримечательности, достаточно было туда дойти отдаленным слухам об интересе «городских» к какой-то княгине Ольге и ее мес-ги то ли за мужа, то ли мужу на древлянской земле. Все остальное доделало народное творчество. Это читать крестьяне не умели, а до всяких выдумок да баек во все века куда как горазды были! Так что, вряд ли местные древлянские легенды можно рассматривать как серьезный аргумент и тем более доказательство того, что Ольга была мужеубийцей. И уж в любом случае они ничего не проясняют во взаимоотношениях Ольги и Святослава. Даже если дым не без огня.
МОРАВСКИЙ СЛЕД
Поют на моравской земле,
как в древности пели, —
лицо обращая к звезде,
склоняясь у колыбели…
И солнце, и отчий дом,
и аиста постоянство, —
все было в напеве том,
живом напеве славянства!
Продолжая свои сопоставления персонажей ПВЛ и северных былин, С. Горюнков вслед за обоснованным и многообещающим отождествлением прототипа Игоря со Святогором предлагает в былинные прототипы для Ольги и Святослава бабу-богатырку Латыгорку и ее сына Сокольника. Вслед за Ф. Буслаевым он объясняет «Латыгорку» как изначальную «латгалку», то есть выходку из племени латгалов, латыголы по-древнерусски, предков современных латышей. Действительно, о Балтийском море, крае янтаря, говорит в былине как о месте своего рождения сам Сокольник: «От моря я от Студеного, от камня я от Латыря, от той от бабы от Латыгорки…» Конечно, Латвия — не совсем Псков, Из-борск или те же Выбуты. Даже (какой ужас!) вообще не Россия, но неподалеку, в планетарных масштабах совсем близко. Можно, не вдаваясь в детали, сойтись на северном прибалтийском происхождении Ольги, неважно латгальском или кривичском. (В конце концов непросто сказать, кем кривичи, в том числе так называемые псковские кривичи, были в IX веке больше, славянами или балтами.) Интрига сопоставления Ольги с Латыгоркой не в этом, а в том, что в былинах отцом Сокольника оказывается не кто иной, как сам Илья Муромец. Далее Горюнков, полагая Святогора прототипом Игоря, обращает внимание на тот факт, что былинная супруга Святогора изменяет ему с тем же Ильей. И вроде бы все ладится: Латыгорка — неверная жена Святогора, Илья Муромец — ее любовник, а Сокольник — плод короткой богатырской любви. Просто и понятно.
В эту канву неплохо вплетается предначертанность брака Игоря и Ольги в некоторых летописях. Былинному Святогору судьбой предназначена невеста, женитьбы на которой богатырь любой ценой, включая попытку убийства суженой, тщетно пытается избежать. Похожим образом юный княжич Игорь случайно встречает будущую супругу, но женятся они много-много лет спустя (из-за чего Ольга вынуждена рожать в пенсионном возрасте!). ПВЛ к тому же между строк создает впечатление, что Игорь надевает на себя узы Гименея не по доброй воле, а по указке Вещего Олега.
Но, хотя параллели между былинным Святогором и летописным Игорем способны что-то как-то прояснить, вопросы все же остаются. Во-первых, как ни верти, в былинах жизненные пути Латыгорки и Святогора не пересекаются. Латыгорка, поленица и царица, ни в одной былине не предстает женой Святогора, а жена Святогора, в свою очередь, — царицей или богатыркой. Скорее наоборот, ведь Святогор постоянно возит свою склонную к изменам, но миниатюрную женушку с собой в ларце. А поленица Латыгорка на равных борется с самим Ильей Муромцем и, как можно понять из былин, в конце концов капитулирует, признав не столько богатырскую, сколько мужскую силу супротивника. Во-вторых, в былинах Илья Муромец ненароком губит своего внебрачного сына Сокольника, иногда под его горячую руку попадается и его бывшая возлюбленная Латыгорка, но иногда та принимает смерть от сыновней руки. Поэтому, исходя из былинных сюжетов, разобраться в сложных семейных отношениях Святогора, Латыгорки и Сокольника, то есть предположительно Игоря, Ольги и Святослава, без Ильи Муромца не представляется возможным.
Поисками изначального прототипа первейшего из русских богатырей занимались многие исследователи фольклора. В отличие от богатыря «номер два» киевского былинного цикла — Добрыни Никитича, — чей исходный прототип, что называется, лежал на поверхности и давно идентифицирован, с Ильей Муромцем дело не заладилось. Какого-либо общепринятого решения проблемы нет и поныне. Однако результаты двух исследований, Н. Филина [41] и С. Горюнкова [42] , возможно дают нам шанс немного продвинуться в решении богатырской загадки.
41
Н. Филин. Об историческом прототипе Ильи Муромца. М., 1999.
42
С. Горюнков. Незнакомая Древняя Русь или Как изучать язык былин. СПб., 2010.
Исследуя самые ранние источники, имеющие отношение к Илье Муромцу, Н. Филин причисляет к ним германский эпос XIII века [43] : «Имя Ильи-Илиаса из Руси встречается в южно-немецкой поэме ломбардского цикла «Ортнит», записанной в первой половине XIII в. и северогерманской саге о Тидреке (Дитрихе) Бернском, записанной в Норвегии в середине XIII в.».
В поэме «Ортнит» Илиас из Руси — дядя и наставник короля Ортнита, правителя Гарды в Ломбардии. Здесь сразу привлекает внимание название государства — Гарда. Хотя действие поэмы происходит там, где та была сочинена, в Ломбардии, хочется думать, что оно имеет прямое отношение к какой-то гарде (полюдью), то есть части древней Руси. К имени ее правителя Ортнита мы еще вернемся, а пока сосредоточим внимание на имени его дяди и наставника. М. Халанский производил имя «Илиас», которое также встречается в вариантах «Илигас» и «Элигаст», от древнерусского имени «Олег» или скандинавского Helgi. Таким образом, по линии Илигас-Элигаст имеются завязки, с одной стороны, с Ильей Муромцем, а с другой, с неким русским ольгом (helgi), который, однако, в поэме не правитель Гарды, коим он должен был бы быть, а его дядя и наставник — роль, близкая роли Вещего Олега ПВЛ по отношению к Игорю. Однако ввиду мифичности летописного Олега и отсутствия реальных сведений о молодых годах Игоря, есть все основания предположить, что история их взаимоотношений в ПВЛ — это отражение с переносом в прошлое действительных отношений Владимира Крестителя с его «дядькой» и дядей по материнской линии Добрыней.
43
Парадоксально, что в поисках исторического прототипа Ильи Му-ромца приходится обращаться к германскому эпосу. Но что остается исследователям, если ПВЛ и другие наши летописи нигде ни единым словом не поминают героев отечественных былин?!
Из-за таких хитросплетений возникает некоторая путаница между, во-первых, правителем-ольгом и его «дядькой», и, во-вторых, прототипами Ильи Муромца и Добрыни Никитича. Впрочем, ничего страшного в этом нет. Как замечает Филин, исследователи германской поэмы сходятся во мнении, что «предания об Илиасе Русском попали в немецкий эпос из русских эпических песен». При заимствовании чужого фольклора вполне возможно некоторое смещение и смешение функций его героев, но, тем не менее, факт смешения ролей Ильи Муромца и Добрыни Никитича мы для себя возьмем на заметку. Также необходимо отметить неожиданную и важную для нас наводку германского эпоса на связь русских ольгов с Крымом: «в основе преданий об Илиасе Русском лежали древнерусские предания о походах русов в Тавриду (Крым)».