Каин и Авель
Шрифт:
— А-а-ах...— ахнул этот организм и разразился криками восторга в ту же секунду, как только стройная фигурка вновь застыла статуэткой. — Фора! Бис! Карсавина! Бис! Бра-а-а-во-о-о!!!
Франк толкнул Путиловского в бок и кивком показал на царскую ложу. Министр если и не безумствовал, то вел себя неподобающим образом: встал и аплодировал!
— И этот туда же! — иезуитски шепнул Франк.
Капитан первого ранга Руднев, снявши форменную фуражку, размашисто перекрестился на судовую икону, ради такого случая внесенную
— Ипполит Семенович, с якоря сниматься...
Негромкая капитанская команда эхом понеслась по крейсеру, и на баке засуетилась дружная боцманская бригада. Послышались имена дьявола и ангелов его.
— Мичман Нирод!
Юный граф, бывший в любимчиках у командира, преданно вырос перед капитаном.
— Голубчик, прошу вас, докладывайте дистанцию до «Асамы» каждые шестьдесят секунд. При сближении до четырех миль переходите на тридцатисекундное определение.
— Есть! — и мичман морским чертом сиганул по трапу на свое боевое место.
— С Богом! — Руднев надел фуражку. — Самый малый вперед!
— Есть самый малый вперед!
Вахтенный начальник двинул ручку машинного телеграфа, и крейсер «Варяг» медленно вдвинул свою многотысячетонную тушу в узкий фарватер корейского порта Чемульпо. Стояла низкая вода, и двигаться надо было более чем осторожно.
Штурман взглянул на хронометр и записал в бортовой журнал: «27 января 1904 года. 11.20. Рейд порта Чемульпо. Снялись с якоря. Идем по фарватеру». Вслед за «Варягом» несколькими минутами позже, на расстоянии полутора кабельтовых, послушно встала в кильватер канонерка «Кореец».
За всеми маневрами русских внимательно наблюдал командор английского крейсера «Тэл-бот» Фрэскотт. Команды иностранных кораблей были выстроены во фронт, на итальянском крейсере заиграли «Боже, царя храни!», прокричали «Ура!».
— Безумцы, — глядя в бинокль, прошептал Фрэскотт.
Но его никто не услышал.
На фоне острова Риху, в пяти милях от входного знака фарватера, дымили трубы японской эскадры, всего 14 вымпелов: шесть крейсеров в строю пеленга во главе с «Асамой» и восемь миноносцев позади крейсеров.
Как только «Варяг» вышел за входной знак, с дальномерной станции пришел доклад мичмана Нирода:
— На «Асаме» поднят сигнал «Предлагаю сдаться».
В рубке стало тихо. Бледный Руднев сглотнул набежавшую слюну и хрипло прокричал:
— Продолжать движение! Малый вперед!
— Есть малый вперед! — отрепетовал вахтенный.
— К бою! Все орудия на «Асаму»!
Прогремели боевые колокола, но по палубе никто не пробежал — все расчеты уже давно точно прикипели к своим местам.
В 11.45 Фрэскотт, не отнимавший бинокля от глаз, чертыхнулся:
— Годдэм... Вахтенный! В журнал: «Асама» открыл огонь по «Варягу». Все катера к спуску! Спасательные команды на катера!
Восьмидюймовое баковое орудие «Асамы» выплюнуло густой черный клубок дыма.
— Дистанция — сорок девять кабельтовых... сорок семь... сорок шесть... — Быстрая скороговорка Нирода заполнила сразу ставший тесным объем боевой рубки.
— Пристрелочным — огонь! — буднично сказал Руднев и успокоился: боишься — не делай, делаешь — не бойся. — Сейчас у «Асамы» будет недолет.
— Недолет! — секундой позже донесся рапорт сигнальщика.
— Трусят задеть англичан, — прокомментировал старпом.
— Ну, нам трусить нечего, — проворчал Руднев и скомандовал: — Залпом — огонь!
«Варяг» и «Асама» дали залп из всех орудий одновременно до долей секунды.
Чтобы не смущать своим видом светское общество, министр велел подать легкий ужин с шампанским в ложу и сейчас наслаждался кратковременным отдыхом от трудов праведных за бутылкой «Шарль де Казанов» с фруктами. Общество министру внутренних дел составлял министр военный, генерал Куропаткин, которого Плеве всячески протежировал на роль главнокомандующего русскими войсками в будущей, а ныне настоящей русско-японской войне.
Генерал был несколько мрачен, точно предчувствовал нечто нехорошее от короткой баталии с «макаками» (так уже обозвали японцев пронырливые журналисты).
Кличка «макаки» понравилась простому народу чрезвычайно, вследствие чего в столичный зоопарк резко увеличился поток зевак, а в обезьяннике к клетке с макаками было просто не протолкнуться: все жаждали видеть своих противников. Процентов семьдесят зевак были уверены в том, что японцы и макаки — суть одно и то же иродово племя. И ежели макаку приодеть в форму цвета хаки, то выйдет чистый японец.
Обезьянья семейка под водительством старого опытного самца Яшки наплыву посетителей вначале обрадовалась, рассчитывая на конфеты и апельсины. Но умелое манипулирование общественным сознанием сделало свое черное дело, и каждый посетитель считал себя обязанным кинуть в макак чем-нибудь несъедобным или просто плюнуть в их сторону.
Воинственный Яшка воспринял всю эту возню вокруг его личной клетки как посягательство на свой сексуальный авторитет и принял ответные меры — разинул рот и показал громадные желтые клыки. Не помогло. Тогда он дождался счастливого случая, повернулся к посетителям красной лакированной задницей, показал свои весьма примечательные гениталии, чем вызвал дополнительный приток обидчиков, злорадно ухмыльнулся и обильно полил остро пахнущей мочой группу наиболее воинственных мастеровых с их подвыпившими подружками.
Охладив таким образом пыл противников, Яшка перешел к артиллерийским экзерсисам, а именно, стал быстро метать в патриотов обезьяньи фекалии, которые ему заботливо подносили макаки-подростки. Меткость была поразительной, что заставило наиболее трезвую часть публики задуматься: а не победят ли нас столь меткие воины?
Но усомнившихся тут же объявили пораженцами и пообещали набить морду. К чему, за недоступностью Яшки, и приступили. Разгорелась маленькая, но победоносная драка, о которой на следующий день патриотически настроенные газеты известили как о первой победе русского духа над макаками-японцами.