Каин и Авель
Шрифт:
Плохо понимающие истину восприняли эти заметки как сигнал и поставили свечки в ознаменование первой победы русского оружия. Впереди маячили победы более основательные и громогласные.
Куропаткин, однако, не разделял такого мнения. Будучи начальником штаба у самого Скобелева, он понимал все трудности предстоящей войны. Генералы на самом деле ужасно не любят воевать, потому что знают, какое это мерзкое и грязное занятие — посылать молодых, красивых, здоровых мужчин на верную смерть. И на следующее утро не помнить этого и посылать следующих. У гражданских лиц этот
Вот и сейчас Плеве с легкостью, подобной той, что обнаружила толпа у клетки с бедным Яшкой, бил японцев и справа и слева, и на суше и на море. Посягнул было на воздушное пространство, но вспомнил, что люди не птицы и не летают. Маленьким фруктовым ножичком Плеве творил просто-таки чудеса, протыкая насквозь желтые груши, точно покорных его ножу японцев. Завершив разгром вазы, министр внутренних дел заявил:
— Алексей Николаевич, вы не знаете внутреннего положения вещей. Нам во как, — он резанул себя серебряным ножичком по горлу, — во как нужна маленькая победоносная война!
— Для чего? — хмуро осведомился Куропаткин.— Что мы потеряли в Японии? Курильские острова? Сахалинскую каторгу? Для чего мы лезем на рожон?
— Только для того, чтобы сдержать революцию. — Плеве с сожалением посмотрел на генерала, нисколько не представлявшего себе всей остроты революционного момента. — Ничто так не оздоровляет и не сплачивает нацию, как маленькая, но обязательно победоносная война. Вы уж там постарайтесь! А мы вас тут поддержим.
И он стал доедать поверженную грушу. Куропаткин тяжело вздохнул. Ему предстояло сражаться на два фронта — и против японцев, и против наместника на Дальнем Востоке адмирала Алексеева, чей выдающийся полководческий талант особенно был заметен на строевых смотрах: Алексеев, будучи человеком морским, до судорог боялся лошадей, а те в ответ боялись его. То есть явно отсутствовало взаимодействие разных родов войск — Алексеева и лошадей, без чего современная война не может быть выиграна по определению.
Об этом говорили многие даже в антракте. Путиловский и Франк на правах зрелых балетоманов завернули в кабинет к театральному полицмейстеру, где в честь объявления войны силами администрации был накрыт походно-полевой стол а-ля фуршет, с запотевшими рюмками русской водки и бутербродами от буфета. Франк нацелился на осетрину, а Путиловский предпочел простую английскую закуску — чернослив с расплавленными кусочками чеддера вместо косточек, завернутый в бекон и проткнутый маленькой серебряной шпажкой.
Адмирал в отставке Негода, маленький и жукастый, от возмущения брызгал слюной на собеседника, провозгласившего тост в честь главнокомандующего:
— Да знаю я, как ваш Алексеев делал карьеру! Лично видел! В Марселе, милостивые государи!
— Ну-ка, ну-ка! — зашумели балетоманы.— Владимир Степанович, извольте рюмку не в очередь. Да объяснитесь! Алексеев далеко, а мы — тут.
Негода лихо выплеснул содержимое рюмки в адмиральское горло, закаленное ветрами пяти океанов (он служил по снабжению Балтийской эскадры, что само по себе не умаляет ничьего достоинства до тех пор, пока не проворуешься), крякнул, закусил, прожевал
— Шли мы кругосветкой под вымпелом великого князя Алексея Александровича...
Все знали подоплеку этого путешествия и ехидно заулыбались: великий князь сочетался морганатическим браком с некоей Жуковской. Император Александр II, очевидно завидуя смелости и решимости молодого супруга, после медового месяца послал его проветриться вокруг света — дело долгое, года на два, не меньше. Чтобы другим великим князьям неповадно было. Noblesse oblige! 1
— Прошли мы всю Балтику, Бискай, через Гибралтар завернули в Марсель. Там недалеко, налево за угол. Дело молодое, пошли по дамам. Дамы в Марселе, я вам скажу, ничуть не хуже петербурженок! — и Негода лихо закрутил ус.
«Левша» — автоматически отметил Путиловский.
— Верим! Верим! К делу! — закричали балетоманы.
— На судне я был ревизором. Ввечеру пошли в один приличный домик. Поцеловали ручки дамам — и понеслась! Только один Алексеев дамам ручки не целовал, а все в углу на роялях поигрывал да поигрывал... Ну, мы отстрелялись каждый по своей мишени, выпили, закусили да по второму кругу пошли. А тут англичане приперлись. Да еще какие-то торгаши! Первым делом Алексееву врезали, а потом пошли крушить весь дом! с прислугой! — Негода закатил глазки, вспоминая славное времечко. — Я недурно отмахался кортиком: двух в койку уложил наверняка.
— А что князь? — осторожно, дабы не прервать связующую нить времен, вопросил Франк.
— Молодой, здоровый! Только женился, кровь играет! Человек четырех ухайдакал лишь кулаком. В зеркало одного просто впечатал, аки в рамку! Ну, мы рассчитались благородно, прихватили Алексеева под мышки — ходить он не мог — и вернулись на корабль. Да... — Негода пустил в потолок мечтательную папиросную струю.
Воцарилась пауза.
— Ну и?! — не выдержал самый молодой из допущенных в полицмейстерский кабинет.
Все обратили на него взоры: дескать, не мешайте человеку наслаждаться воспоминаниями юности, это единственная драгоценность, что остается на склоне лет! Вопрошающий покраснел и стал жевать пустую булку.
— На следующее утро на корабль прибывает полицейская делегация, — вспоминал блаженно Негода,— и требует визита великого князя в управление. Грозят наложить арест на судно. Один англичанин отдал Богу душу, а хозяйка запомнила лишь великого князя — еще бы не запомнить! Великан!
— В каком смысле? — робко поинтересовался Франк.
— И в физическом, и в физиологическом. Так вот, наш Алексеев заявился в управление и заявил, что всех баб-с и всех мужчин попользовал он один, без сотоварищей, за что и должен нести заслуженную кару. Буйство, дескать, совершил он, Алексеев, а отнюдь не князь Алексей! Он так мастерски запутал французов — Алекс, Алексей, Алексеев, Алексей Алексеевич Алексеев! — что те ошалели и отпустили грех всем участникам. Наложили на него штраф, за который он потом и стал адмиралом.
— На его месте так поступил бы каждый,— съязвил Путиловский.