Как целует хулиган
Шрифт:
Оставалась Катька. Из плюсов – её маме похрен, кто приходит в гости к дочери и почему остаётся с ночёвкой, главное, чтобы спать не мешали. Из минусов – до Катьки ещё нужно было добраться. На транспорт денег нет, а пешком – минут сорок под дождичком... в комнатных тапках и пижамных шортиках и маечке.
Машинально подняла взгляд на своё давнее детское убежище и чуть не заплясала от радости – досок, которыми было все эти годы заколочено слуховое окно, больше не было!
...Когда чуть не свалилась с крыши – прокляла всё на свете. А потом, когда, сжавшись в самом укромном уголке, пыталась спрятаться от сырого сквозняка, и вовсе – ревела от обиды и беспомощности.
На рассвете попыталась спуститься, но крыша была ещё мокрой и скользкой. Не стала рисковать.
Вскоре проглянуло солнце, и появилась надежда, что всё вот-вот просохнет. Ещё чуть позже солнце скрылось, но вместе с тем утих и ветер. На чердаке стало неожиданно тепло и даже уютно.
Как всегда в последнее время из-за всех этих нервяков и нагрузок на репетициях зверски хотелось есть, но проснувшийся азарт всё перевешивал: наблюдала сверху за своим домом, неоднократно видела отца, но ни разу Оксану. Значит, папа стоит на своём. Значит, и ей ещё не время сдаваться.
И всё же, ещё через пару часов, когда одолела жажда, а голод превратился в дикого зверя и начал изводить тошнотой, Маринке подумалось вдруг, что отец наверняка и так всё уже понял, и нет смысла продолжать эту войну.
К этому времени и крыша окончательно просохла, и Маринка решила возвращаться домой, но едва выползла из окна – хлынул ливень, неожиданный и такой сильный, словно небо внезапно прорвало. Тут же налетел ветер, и по чердаку поползли леденящие сквозняки.
Вскоре стремительный ливень сменился унылым дождиком, конца которому не было видно...
Поняв, что побег через крышу больше не вариант, Маринка пыталась выбраться иначе: бегала, скакала. Но на то они и сталинские дома, что перекрытия у них мощные, и её овечьего веса не хватало, чтобы достучаться до жильцов. А может, им было пофиг, или не было старшей по дому, у которой хранятся ключи от люков.
Кричала из оконца случайным прохожим, но затаившиеся под своими зонтами, они не обращали на неё внимания. Хотя нет, какой-то мужик приветливо помахал ручкой и поспешил дальше...
И вот уже в сумерках, когда, выбившись из сил и окончательно продрогнув, она снова ревела, сидя в уголке – по шиферу загромыхало. Маринка сначала безумно обрадовалась, но тут же спохватилась: а ведь никто нормальный через крышу не полезет! Тем более, в такую погоду.
Тут же вспомнились и доски, которыми долгие годы было заколочено слуховое окно. Кто-то же их выбил? Кто-то, кто явно не рассчитывал, что старшая по дому даст ему ключ от люка – какой-нибудь бомж или беглый зэк...
Безумно испугалась! Зажав в руке отрезок трубы, затаилась за дымоходом.
Слышала, как этот некто пробрался через окно, и, усевшись на отмостки, тяжело дышал. Время тянулось мучительно медленно. От неподвижности затекли плечи и шея, заставляя крупно дрожать, пробирал до костей сквозняк.
– Да выходи уже, бестолочь, спалилась!
От этого голоса Маринкино замершее сердце трепыхнулось пару раз мимо доли и тут же забилось часто-часто. Даже как-то слишком.
Вышла. Было отчаянно стыдно и неловко. Но в то же время – радостно. И как-то неуловимо страшно. И волнительно. Короче, с ней творилась какая-то фигня, от которой подкашивались ноги и, несмотря, на продроглость, жарко вспыхнули щёки. Обхватила себя руками.
– Я просто побоялась спускаться... Там скользко.
– Спасибо хотя бы на это ума хватило! – неожиданно зло прошипел Данила, и вдруг взорвался: – На хера ты вообще сюда полезла, идиотка? Жить надоело?!
Она вздрогнула. Подбородок свело от обиды, глаза защипало.
– Не твоё дело! И вообще, вали, откуда пришёл, я тебя не звала!
Стояла перед ним и тряслась от холода, а он смотрел на неё, и даже сквозь полумрак чувствовалось, как люто её ненавидит.
– Сюда иди! – рыкнул сквозь зубы и медленно, словно нехотя, поднялся.
– Зачем?
– Сюда иди, сказал! – раздражённо дёрнул её на себя. – Холодная, как трупешник... Дура. Вообще без мозгов похода!
И резко развернув спиной, грубо напялил через её голову свой мешковатый батник. Один на двоих. Прильнул к ней, полуголой и продрогшей, под покровом толстого трикотажа, стиснул в своих таких же полуголых, но горячих объятиях. Маринка молча забилась, вырываясь. Данила так же молча сжал руки сильнее, и, окончательно лишая свободы, застегнул молнию горловины до самого верха.
– Не дёргайся, дурная, не съем! Я, чтобы ты знала, с девчонками друзей не сплю, а Кирей мне вообще, как брат! И если бы не это, то нахрена бы ты мне сдалась, греть тебя ещё.
Маринка обиженно трепыхнулась:
– Я вообще-то тоже не сплю с его друзьями!
– Да мы с тобой капец, какие святые! – зло усмехнулся Данила, ещё крепче прижимая её к себе. – Не дёргайся, сказал! Святые – не значит железные.
Первые несколько минут это был сущий ад – хотелось прибить, нафиг, этого идиота! Признать же, что его тепло действительно и уместно и так необходимо ей – вообще сродни поражению в великой битве...
Ещё через пару минут она просто смирилась с тем, что Данила сильнее и решила считать до трёхсот, давая себе ровно пять минут на то, чтобы перестать дрожать от холода. Смотрела на крыши соседних домов и напряжённо держала локти врастопырку, чтобы этот идиот не больно-то прижимался...
...Сама не заметила, в какой момент расслабилась, а когда очнулась, поняла, что время вдруг замерло, и они с Данилой словно срослись: Его ладонь обнимает её давно уже согревшееся предплечье, из-за чего рука слегка поджимает прикрытую одним лишь тонким атласом грудь... Шевелит волосы и рассыпается мурашками по спине его частое дыхание над ухом... Ударяет в нос его особенный обыкновенный и живой запах: мокрые от дождя волосы, старая машина, железная окалина, остатки парфюма на вспотевшей коже, к которой так и хочется прижаться губами, чтобы снова ощутить её тепло и солоноватость...