Как день вчерашний
Шрифт:
Я даже разозлился. Раздавил окурок в пепельнице. Эти клуши попортили мне кайф моего законного обеденного перерыва!
Я чуть не заговорил с ними. Хотел высказать всё, что накипело. Но остановился. Не докажешь им ничего.
Эта Церковь — целая индустрия одурманивания народа. А клуши... кто они? Даже не винтики. Так — смазка шестерёнок. Разве они знают о том, что говорят? Монашество? Одиночество? Что они знают об одиночестве?! Что они знают об одиночестве в толпе себе подобных? Что они знают о том,
Монахи-пустынники! Сказки для бедных! Кто их видел, этих монахов? Кто с ними общался? В каких дворцах они жили по вечерам, с утра прикидываясь «нищими духом»? Знаем, проходили! Индустрия нищенства и сейчас процветает. Да эти нищие — богачи, бароны!
Кто докажет, что тогда было иначе, нежели сейчас? Откуда же столько анекдотов про монахов и монахинь? Но нет анекдотов про тех, кто одинок в толпе. Про них — не анекдоты. Про них — некрологи... Это — честнее, по крайней мере.
Я уже переходил дорогу на пути к офису.
Джип пытался пересечь улицу на жёлтый. Я не пошёл бы на жёлтый, если бы меня не взвинтили две церковные клуши.
«Они даже не узнают...» — такой была последняя мысль, когда я почувствовал удар, боль и ещё удар — страшный, дикий. Как я потом узнал, это было моё соприкосновение с асфальтом и бордюром, после того как я пролетел метров восемь.
«Они даже не узнают, что виноваты...» — подумал я и потерял сознание.
Глава 6
Я очнулся от холода.
На голых камнях. Ночью. На улице.
То есть даже и не на улице, как таковой. А просто на камнях, на диких камнях. Надо мной, безоблачное, глубокое и великое, простиралось небо. Сияли непонятные в своей чистоте звёзды.
«Вот что значит купол небес», — подумал я.
И правда, звёздное небо словно бы изгибалось сияющим куполом, и я лежал под самой его вершиной.
«Господи! Какая красота!» — такова была вторая моя мысль.
Я привстал. Затем сел на каменистой земле. И снова закинул голову ввысь, потому что сообразил: я вижу над собой не наше небо.
Не наше! Где я?
Когда я пошевелил головой, она заболела. Тяжёлой, давящей болью. Ничего подобного я раньше не испытывал. У меня вообще редко болела голова. Только с похмелья, да пару раз после того, как меня угощали в компании неким белым порошочком, который надо было втягивать в нос.
Нет, я не наркоман. Правда, иногда хотелось. Избавиться от тягомотной жизни. Пара лет кайфа, а там... Коню понятно, что там. Я держал этот выход про запас. И почти уже подгрёб к этому выходу, тащась по жизни. Но вообще-то (не хотите — не верьте) мне просто было лень. Ну, менять стереотипы. Вполне хватало надраться до потери памяти пару раз в месяц, покурить какой-нибудь невинной травки...
Звёзды, воспоминания
Во что же я одет? Оказалось... гм... ни во что. На мне была только рубаха, напоминавшая больничную.
Да что же это со мной? Где я?
Я встал и оглядел местность при свете звёзд. Кругом, насколько хватало взора, простиралась каменистая пустыня, обрамленная невысокими горами. Ни огонька, ни машин, ни рекламы.
«Вот это попал», — подумал я.
А что я ещё мог подумать?
— Люди! Ау! — тихонько проговорил я.
— Люди! Есть кто живой? — сказал я громче.
— Люди! — заорал я. — Ау! Люди, э-ге-гей!
Ещё я выругался. Я не очень люблю ругаться, только по обстоятельствам. Разве сейчас не было обстоятельств?
— Люди! — орал я.
Далёкое эхо относило мой крик. Никто не откликался. Голова болела. Зубы стучали от холода или от чего-то ещё. Короткая рубаха едва прикрывала.
— Люди... — прошептал я и сел на камень. Вот это да...
— У-у-у-у, — застонал я и закрыл глаза.
Глава 7
— Зачем вопить? — раздался голос позади меня. Я обернулся.
Рядом, словно появившись ниоткуда, стоял мужик, одетый тоже во что-то вроде рубахи, только свисающей до земли и подвязанной чем-то вроде верёвки.
— Кричать зачем, — повторил он.
Лицо мужика обрамляла седая, негустая борода. Волосы были собраны на затылке. В темноте определить его возраст представлялось делом сложным. Ему можно было дать и сорок лет и шестьдесят.
Слова его звучали с каким-то акцентом. Мягче, чем обычная русская речь.
— Где я? — не нашёл я вопроса умнее.
— Гм, — произнёс мужик.
— Где я? Что со мной? Что это за одежда на мне?
— Да, тонка рубаха, — произнёс мужик, потрогав рукав моего одеяния.
Он поднял на меня взгляд, от которого по спине у меня побежали мурашки.
— Пойдём со мной, — сказал он. — Значит, воля Божия на то.
— На что? На что — воля?
Я ещё стоял. А вдруг он сейчас меня... просто зарежет здесь, среди этих камней? А потом скажет «воля Божия на то»?
— Эй, куда ты меня ведёшь? Где я, наконец? — возмутился я.
— Иди, иди, — не обернулся мужик. — Хотя если хочешь, можешь ночевать здесь.
«Будь что будет», — подумал я и пошёл за ним.
О, ужас! Я был бос! На каждом шагу я спотыкался, бил ноги о камни, вскрикивал и ругался вслух и про себя.
Я даже перестал думать, где я.
— Ах, ёлки! О-о-ой...
Мужик, ушедший вперед, притормозил. Я мимолётно взглянул на него. Мне показалось, что он улыбается.
— Ещё смеёшься! Сам-то, небось, обут, в кроссовках!