Как день вчерашний
Шрифт:
— Не только ты. И камень может потревожить одиночество. Одиночество — дар Божий.
— Дар? Мы что, говорим о разных вещах?
— Вероятно. Ты отдохнул?
— Нет, постой! Ты сам сказал, что я на тебя свалился по Божьей воле. Дай-ка я уж понарушаю твоё одиночество!
— Тебе не откажешь в разуме, — чуть улыбнулся Феодосий.
— Ну, хоть что-то, — парировал я.
Нет, не так уж он сух, этот авва. Правда, язык мой не поворачивался так называть моего спутника. Отец, он и в Африке отец.
—
— В пустыне познаётся сила Божия и немощь человеческая. Ученик не больше своего Учителя.
— Кто же твой учитель?
— Иисус Христос. Он удалялся в пустыню на сорок дней. Постился в пустыне и молился.
— Он — на сорок дней. А ты — на всю жизнь? Зачем? Если уж на то пошло, хватило бы и сорока дней.
— Он — Бог. Я — грешный человек. Чтобы мне выжечь из сердца всё нечистое, мне может не хватить и жизни.
— И как же ты выжигаешь всё нечистое?
— Молитвой и постом. Постом и молитвой. Сказал Великий Антоний: «Кто живёт в пустыне и в безмолвии свободен от трёх искушений: от искушения слуха, языка и взора; одно только у него искушение — в сердце».
— Ну извини, что тебе пришлось со мной разговаривать. Я этого не хотел.
— На всё — Божия воля.
— И много лет ты ни с кем не общался?
— Много или мало — Богу ведомо.
— Ну ты даёшь. Значит, ты считаешь, что таким варварским способом можно выжечь из человека всё нечистое?
— С Божией помощью. Только Бог знает, какая мера человеку доступна. Но человек при этом должен делать всё, что может.
— Ну ты и крут.
— А тебя борет лень. Вставай. Бери кувшин и пойдём за водой. Если твоё внутреннее устроение вгоняет тебя в тоску — значит, оно никуда не годится.
— Да ладно тебе! — сказал я. А сам подумал: «Вот только в египетской пустыне мне ещё не хватало нравоучений!»
Я показал монаху красные полосы на моих ступнях от врезавшихся в них ремней:
— Натирают твои сандалии.
— Тогда перемещайся по воздуху, — пожал плечами авва.
— Как?
— Духом.
Мне показалось, что он опять улыбается. Я поднял голову от сандалий и увидел его спину, чуть согбенную, и его голову, покрытую капюшоном.
Глава 14
Опять он меня учит!
— Не пей много, — сказал Феодосий. — Трудно будет идти назад. А ещё через ненасытное чрево много нечисти проникает в человека.
Я всё-таки напился из источника. Выпил, сколько влезло. Феодосий же сделал только несколько глотков.
Наполненные кувшины стояли в тени плодового дерева. Плоды были безнадежно зелены.
— Что это за дерево? — поинтересовался я.
— Смоковница. Не ешь, слишком зелена.
— Не пей, не ешь... — сказал я и сорвал несколько плодов. — Или ты думаешь, что я насытился куском хлеба?
— Думаю, что не насытился.
— Ладно. А вдруг я завтра вернусь обратно и забуду тебя, как кошмарный сон?
— На всё — воля Божия. Но поскольку я тебя уже знаю, хочу, чтоб ты сам почувствовал, что призван к Богу и к покаянию. Хочу я, чтоб спаслась твоя душа. Понимаешь?
В голосе Феодосия прозвучали такие нотки, что заставили меня остановить процесс жевания.
— А как я пойму, что призван?
— Скажу тебе, как учил Антоний Великий, пустынник. Знаешь о нём?
— Нет.
— Узнаешь, даст Бог. Слушай: трёх родов бывают души, влекущиеся к Богу. Первые призваны законом любви, который изначальное Благо насадило в них при первом творении. Без малейшего сомнения последовали они за Словом Божиим с готовностью, как праотец Авраам. Вторые — «слышат писаный Закон, свидетельствующий им о муках и страданиях, уготованных для нечестивых, и об обетованиях для тех, кто ходит достойно в страхе Божием; и свидетельство писаного Закона побуждает мысль их искать, каким образом возможно войти в призвание...» Я сокращаю для тебя слова Антония, чтоб ты не утерял течения мысли.
— Ты же не отказал мне в разуме! Хотя, конечно, длинновато.
— Видимо, в твоём мире говорят не предложениями, а восклицаниями.
— А в твоем мире ходят за водой за пять километров!
— Продолжу, с твоего позволения. О вторых свидетельствует Давид, говоря: Закон Господень совершен, укрепляет душу; откровение Господне верно, умудряет младенцев. Это тоже слова псалма, восемнадцатого.
— Это поэтому ты назвал меня младенцем? — спросил я.
— Разве ты — не строптивый младенец?
— Ну... Мне тридцать лет...
— Младенчество духа не определяется земным возрастом. Дальше скажу. Есть третьи, «души, которые вначале были жестокосердны и закоснели в делах греха; и вот, Всеблагой Бог по милости Своей посылает таким душам очищение скорбей, пока они не умягчатся и не придут в чувство, и обратятся, и приблизятся, и войдут в знание, и покаются от всего сердца, и они тоже обретут истинный образ жизни, как и те, другие...».
— Так я — который?
— Подумай. Для первой категории ты не подходишь. Вторая — тоже не твоя. Ты смеёшься над тем, что есть Закон Божий, что есть рай и есть ад. Скажи мне, что это не так.
— Так.
— Ты смеёшься над Церковью и служителями её. Ты смеёшься над теми, кто уверовал.
— Откуда ты знаешь?
— Позволь, я не стану тебе отвечать. Думаю, что Господь посылает тебе очищение в скорбях, как многим душам, идущим третьим путём. Ты ведь жалуешься на свои скорби? Я скажу тебе, что знаю о твоих скорбях больше, чем ты сам.
— Откуда?
Ответа не последовало.
— А что будет, если я не пойму и третьего призыва?
— Прискорбно будет душе твоей.