Как дура с намытой шеей
Шрифт:
Какая же женщина потерпит этот терроризм! Этот диагноз у нас в Германии называют «Контроль Фрик» или по-русски я бы перевела его как «Партия наш рулевой».
А с чего это я решила, – подумала она, – что этот «Врожденный холостяк» позволит кому-то нарушить его пространство, его собственное!».
Тем не менее, домыв посуду «его способом», она встала перед дилеммой: а какой же тря-почкой мыть раковину? Перед нею лежали две: от посуды и от стола. Ну, как Вы думаете, какой? Ага, фигушки Вам! Она рискнула одной из них, ведь те только
Но сзади снова раздался возмущенный рев:
– Что ты делаешь!? Какой тряпочкой ты моешь раковину!? – В подтексте звучало: «дура!» – А какой? – затравленно промямлила она.– Второй, что ли?
– Нет! Нет! У меня есть для этого… ха-ха-ха, – благодушно и иронично похихикивал он, – Фокус-покус! третья тряпочка!!! – победоносно уже визжал он.
– Но тут ее не было…– пыталась она защитить себя.
– Пра – виль –но!!! Потому что я мою раковину раз в 3-4 дня!
– А я после каждого мытья посуды,– решила заступитья она за себя.
– Вот и мой у себя в Германии после каждого. И в чужой монастырь не лезь со своим уставом!
Протирая покрытие возле раковины, она подняла кофеварку и чайник и, вероятно, немного изменила дислокацию этих предметов. Но незамедлительно услышала:
– Поставь как было,– прокомментировал он ее движения голосом Левитана, сообщающего сводки военных действий.
Ей с такой тоской захотелось домой на Родину, в родную Германию, где все друзья считают ее чудной хозяйкой… А она – дура!!– везла ему рецепты излюбленных ее гостями блюд! Да кому они здесь нужны! Двум хозяйкам на кухне не бывать!
«Боже, так это еще только завтрак! А как же пережить еще обед и ужин, а главное- ночь!
И еще… 3 недели!» Она его уже ненавидела. Но к обеду она уже знала, как нужно подвинуть стул и тарелку, как нужно мыть посуду и какой тряпочкой, что мыть с мылом и без.
Настроение господина Макаренко заметно улучшилось. Он был весьма и весьма доволен (не способной ученицей, конечно, а своим педагогическим талантом, позволившим новобранцу-новобранке так быстро усвоить его уроки!) Поэтому… после обеда была предложена развлекательная программа. И они поехали… на кладбище к маме…
К ночи он стал расслабляться от претензий. Его глазки замаслились нетерпеливым ожиданием, подхалимажем и лестью, а она прокручивала в голове тысячу причин для того, чтобы как-то перебраться в зал на диванчик. Но голос Наташки неумолимо чревовещал в ней:
«А ты думала наши мужья лучше!? Да семейная жизнь – это каждодневный компромисс и подстраивание во имя семьи! Вперед! На мины!». Как жертвенный агнец, принесенный на алтарь семьи, она поволокла себя из кухни, помыв, конечно же, вечернюю посуду «его способом», в спальню, где он настраивал видеомагнитофон, и взяла в руки намечавшийся фильм.
– В этом доме, прежде чем взять что-то в руки, спрашивают разрешения,– указал он ей менторским тоном, но увидев ее реакцию полного шока, тут же принялся извиняться:
– Ну, прости, прости, пожалуйста. Я такой зануда, я знаю. А ты не молчи. Ты дай мне отпор. Я хамлю, борзею, а ты поставь меня на место! – и примирительно ее чмокнул. Но тут же, как вспомнив что-то, выпалил:
– А ты руки помыла? – спросил он, пристраиваясь, чтобы в очередной раз ее чмокнуть.
– Зачем? Я же в моющем средстве мыла только что посуду…
– Вот именно, посуду,– радостно и совершенно миролюбиво подхватил он.
«Ну? Думай, думай, рассуждай», – звучал его подтекст.
– А сейчас будешь прикасаться уже к… ну, к кому? К… мужчине. – Звучал совершенно безобидный голос воспитателя детского сада, подталкивающего детишек к правильному ответу.
Она молча смерила его убийственным взглядом и ушла в ванную принимать свой ежевечерний душ… Выходить не хотелось. Но что-то же нужно было предпринимать!? – И решение было принято.
Она мученически выволокла себя из ванной.
– Я утром уеду,– выдавила она, принятое там решение. Он бросился на колени, обнимал ее ноги и молил:
– Я знаю, ты можешь меня ненавидеть. Ну, прости меня. Я знаю, что могу замучить любую бабу! Не уезжай! Я буду стараться!
«Ты будешь!!!» -иронично пронеслось в ее голове. Но прощать не хотелось. А мужчины с чистыми руками не хотелось вообще. Почему-то возникла тюремная ассоциация: «С чистой совестью!» и, непременно, со словами «на свободу!»
Ночь ушла на мольбы, сопли, извинения и раскаяния.
– Ну, что, что ты струхнула? Не уезжай! Мы с тобой через пару деньков так притремся друг к другу, мы будем такой чудной парой! Да через три недели я бы был уже, как шелковый!
(Ты бы был! Читай: ты была бы уже, как шелковая.) Но ее уже трудно было остановить.
Провожая ее в аэропорту, он был внимателен, тактичен и произнес свой самый главный, припасенный только для нее, аргумент отчаяния:
– Я тебя так приблизил, как никого! Ты единственная женщина, которую я повез на кладбище к маме! Наверное, это было жестоко с ее стороны, но она все же решилась ему ответить:
– Я думаю, что другим твоим женщинам повезло больше, чем мне. Их ты, наверное, водил есть в ресторан, а кладбище в программе заменял на театр.
Так, как дура с намытой шеей, вернулась она домой, где все были так счастливы ее видеть.
И закатила пир! Стол ломился от яств! (А помидоры, помидоры-то не нужно было мыть с мылом!)
Какое же это счастье быть одной!!!
АМЕРИКАНСКИЙ ЖЕНИХ
Как-то в моей квартире раздался звонок. Моя сердобольная подруга из Америки, страшно переживающая, что я такая умница-разумница, красавица и пр. и пр. («Такое добро пропадает!» – и одна), дала мой номер телефона своему американскому знакомому. У моей приятельницы, не обремененной особыми принципами, своеобразный подход к подбору кадров: если у мужчины в портмоне больше 100 долларов, то его уже можно рассматривать как кандидата в женихи.