Как это было

Каттнер Генри

— На пляже! — выпалил Оуэн так резко, что дядя Эдмунд подпрыгнул и чуть не перевернул тарелку с овсяной кашей. Открыв глаза, доктор Краффт поморгал и покачал головой.

— Нет, Питер, ты ошибся. Это было... стойте, я почти...

— Вчера утром вы пошли прогуляться по пляжу, — сказал Оуэн. — Вам нужно было о чем-то подумать. И вы взяли Макси с собой, помните?

— Ах, но я принес его обратно, — прошептал доктор Краффт. — Нет, я оставил Макси... оставил его...

— На пляже, — уверенно закончил Оуэн. — Вы оставили его там. Я точно помню. Еще подумал, что вы,

наверное, положили лягушку в карман. Но вы не могли. Потому что на вас были только плавки. Это логично, разве нет?

— Что? — спросил вконец запутавшийся старик. — Карманы? Нет, у меня нет карманов на плавках. Так что, конечно, Макси не мог быть там. Но я почти...

— Ну, вот мы все и выяснили, — многоречиво продолжал Оуэн. — Вы пришли на пляж поразмышлять и посадили Макси так, чтобы сосредоточиться на нем, а когда закончили, просто забыли про него. Он. наверное, все еще сидит на том камне — если, конечно, прилив не смыл его в океан, — хитроумно добавил Оуэн.

— Ох, мой бедный малыш Макси! — схватившись за сердце, воскликнул доктор Краффт.

Он оттолкнул стул и бросил на стол тревожный взгляд.

— Вы должны извинить меня, Эдмунд, Питер. Моего бедного Макси смыло в океан! Нет, нет! Я иду. Макси!

И он быстро вышел из комнаты.

ШТАММ МРАЧНО продолжал есть овсяную кашу, многозначительно игнорируя неловкий момент. Оуэн кашлянул.

— Если пытаешься привлечь мое внимание, — заметил Штамм, — помни, что ты разумное существо, а не тупое животное. Лаять, как эрдельтерьер — плохая замена цивилизованной речи.

Подавляя желание спросить дядю Эдмунда, откуда ему знать, что такое цивилизованная речь, Оуэн тактично затронул тему «Леди Пантагрюэль». Штамм сказал, что получил лучшее предложение, и тут больше нечего обсуждать.

— В почте нет ничего, кроме счетов, — весьма смело заметил Оуэн.

— Следи за своим языком, — приказал дядя Эдмунд. — Основной постулат... — Тут он слегка замялся, осознав величие предмета, к которому приближался, передумал и вытащил из внутреннего кармана конверт. — Ты видел только часть почты, — сказал дядя. — А не всю ее. Я вскрыл это письмо до того, как ты с таким запозданием притащился к завтраку. От «Метро». Видишь? — Он протянул конверт, но быстро отдернул руку, когда Оуэн потянулся к бумаге. — Не лапай, — сказал он. — У меня и в мыслях не было ублажать твое любопытство.

Оуэн быстро подумал.

— Это не от «Метро», — сказал он. — Я вижу это.

Дядя перевернул конверт, проверив оттиск на лицевой стороне.

— Ты что, ослеп? — язвительно спросил он. — Вот, — смотри.

Резко дернувшись вперед, Оуэн выхватил конверт из рук дяди и вытащил письмо. С. Эдмунд Штамм, потеряв дар речи, сидел изумленный и такой испуганный, словно его обругала овсяная каша.

Оуэну хватило мимолетного взгляда на письмо. Потом он бросил его обратно на стол, ухмыляясь прямо в багровеющее лицо Штамма.

— «На десять тысяч больше», да? — спросил он у задыхающегося дяди. — Тогда почему «Метро», в ответ на вашу просьбу, говорит, что они не могут повысить

свое предложение шестимесячной давности, которое стоит считать окончательным? Дядя Эдмунд, вы лжец.

— Питер Оуэн, ты понимаешь, что сейчас произойдет? — спросил дядя Эдмун хриплым, задушенным голосом.

— Я прекрасно знаю, что произойдет, — самодовольно ответил Оуэн.

Голубые часы уже были в его руке. Сделав быстрый подсчет и приготовившись увернуться от кувшина, он отмотал время на две минуты...

И пол рухнул под ногами!

Это было как сон, как кошмар, только еще хуже. У Оуэна закружилась голова, возникло чувство дезориентации, словно его бросили в неизвестном направлении, а измерения вращались вокруг, хотя на самом деле он прекрасно осознавал, что комната не изменилась, — разве что поведение Штамма стало совсем уж омерзительным, — он подносил пустую ложку ко рту, наполнял ее до краев овсянкой, складывал кашу в тарелку и заново повторял этот тошнотворный процесс.

А доктор Краффт, предположительно сойдя с ума из-за потери Макси, вбежал в комнату, плюхнулся на стул и вскоре начал повторять отвратительные замашки хозяина. Затем и доктор, и Штамм вскочили и выбежали из комнаты, и... и...

Пол под ногами еще быстрее устремился вниз! Страшный толчок чуть не вытряхнул из Оуэна душу, затем он полетел в обратном направлении, также странно, как и в первый раз. Штамм и доктор Краффт опять ворвались в кухню, запрыгнули на стулья и начали уплетать завтрак, будто не ели целый день. Затем доктор Краффт вскочил на ноги, — он и минуты не мог просидеть спокойно, — и выбежал из комнаты, в то время, как С. Эдмунд Штамм встал, достал из кармана конверт и...

Толчок!

Побледневший от страха Оуэн обнаружил, что, сидя на стуле, смотрит на часы, которые держит так, словно они превратились в разъяренную кобру, хотя и не предпринимали никаких враждебных действий. Стрелки сдвинулись на две минуты назад. Поскольку Штамм сказал:

— ... ты с запозданием притащился сюда к завтраку. Письмо от «Метро». Видишь?

Оуэн посмотрел на конверт, слабо улыбнулся и искоса глянул на часы, лежащие на бедре. И вдруг содрогнулся от холода. Якорь? Поднимают? Что насчет его сна? Что случится дальше? Он машинально вцепился обеими руками в стул. Ничего не произошло. Возможно, якорь можно поднять только, пока он движется сквозь время...

— Ну? — кисло спросил Штамм. — Конечно, если мисс Бишоп предложит больше, чем «Метро»...

— ОНА НЕ СТАНЕТ делать этого. У нее нет таких денег, — успокоившись, уверенно сказал Оуэн. — Это самая высокая цена, которую Клэр может предложить, и, если вы не примете эти условия, она найдет другой материал, вот и все. Но она не в состоянии заплатить деньги, превышающие бюджет ее компании.

Это, казалось, ошеломило Штамма. Он повертел конверт в руках, как человек, не собравший нужную карточную комбинацию, и, наконец, задумчиво убрал в карман. Потом дядя Эдмунд взял ложку, которой ел овсяную кашу. При виде этого Оуэн поморщился.