Как футбол объясняет мир.Невероятная теория глобализации

Фоер Френклин

IV

На углу улицы, неподалеку от моего отеля, я пытался беседовать с двумя спортивными обозревателями. Один по образованию был физиком-ядерщиком. Оба плохо говорили по-английски и в ожидании переводчика пытались заполнить неловкую паузу немногими известными им фразами. Тут как нельзя кстати подкатил Эдвард в старом, потрепанном такси с треснувшим лобовым стеклом. Водитель притормозил возле нас, и Эдвард высунул руку в окно. Я пожал ее, и журналисты тоже кивнули ему в знак приветствия. Не успела машина скрыться за углом, как один из них произнес с ухмылкой по-английски: «Обезьяна». «Бананы», - в унисон отозвался второй.

Трудно судить, можно ли это негодование

расценивать как расизм. Совершенно очевидно, что многие украинские игроки разделяют их чувства. Они часто заявляют чиновникам клуба, что «не желают играть с обезьянами». Сербский тренер сказал мне: «Меня удивило, что некоторые молодые ребята в команде не любят черных парней. В Европе такое не принято, это свойственно примитивным людям. Чувствуется, насколько они (украинцы) были изолированы от цивилизованного мира».

Однако эта ненависть говорит не об их изоляции, скорее, наоборот. Европейские футбольные болельщики точно так же выражают свою ненависть к чернокожим. Англичане и итальянцы - хотя они постепенно перевоспитываются - выработали привычку подражать обезьяньим крикам, когда чернокожие игроки касаются мяча. Поляки бросают на поле бананы. Такое единодушие возникло отнюдь не благодаря телевидению, которое редко показывает неприглядные моменты поведения болельщиков. Публично обсуждать подобные оскорбления также не принято. Это стало европейской народной традицией, которая передается со стадиона на стадион, от болельщика болельщику, от отца сыну.

Если исходить из истории Львова, местный расизм представляется вполне логичной альтернативой плюрализма. Когда-то этот город был подлинным очагом космополитизма. Здесь можно было встретить примеры самого удивительного смешения культур. В эпоху австро-венгерского владычества, до Первой мировой войны, в городе процветали оперные театры и кафе, вроде того, где мы с Юрием пили чай. Здесь все было пронизано духом Центральной Европы с ее тягой к вычурной пышности. Смешение национальностей - поляков, евреев, немцев, русских, украинцев - привело к смешению стилей. Львовский плавильный котел породил философские школы, знаменитые университеты, известных поэтов и интеллектуалов мирового значения, таких как экономист Людвиг ван Мизес и философ Мартин Бубер.

Поскольку Львов был основан как украинская крепость, многие украинцы удивлялись, почему их народ так мало преуспел в эпоху расцвета города. Их начало возмущать присутствие иноземцев. Во время Второй мировой войны они воспользовались случаем, чтобы навести порядок. Многие местные украинцы помогали нацистам истреблять евреев, которые в ту пору составляли около 30% городского населения. После окончания войны они, в соответствии с санкцией Сталина, помогали коммунистам депортировать поляков - в общей сложности половину жителей города. Когда во Львове не осталось ни евреев ни поляков, украинцы покинули окрестные деревни и заняли освободившиеся дома.

Обосновавшись во Львове, украинцы, чтобы компенсировать многолетний комплекс неполноценности, разработали теорию собственного превосходства. Они обратили взор на восток, на другие крупные украинские города - Киев, Одессу, Донецк - и увидели, что украинцы смешались там с русскими. Без всякого сопротивления жители Восточной Украины сменили родной язык на русский и восприняли советскую систему. Их соотечественники из западной части страны втайне от коммунистов называли восточных украинцев предателями национальной культуры.

Однако в атмосфере национализма нет места настоящему расизму. Если не принимать в расчет отдельные вспышки ненависти, ситуация во Львове не столь удручающа, как на Западе. Когда Эдвард выходит на поле или касается мяча, никто не издает обезьяньи звуки. Даже львовские футболисты не проявляют такого расизма, как их коллеги в Англии и Италии. В раздевалке «Карпат» не было ни одного открытого столкновения на расовой почве.

Различие заключается в следующем: во Львове на 830000 жителей приходится всего 50 африканцев. За исключением Эдварда и Самсона, большинство из них учились в университетах города. Здесь просто отсутствуют условия для возникновения каких-либо межрасовых трений, потому что нет ни маргинальных групп типа Британской национальной партии, ни политиков вроде французского националиста Жана-Мари Ле Пена. Чувства украинцев слишком просты, чтобы они могли исповедовать какой-нибудь «изм». Эти чувства сродни обычной ксенофобии, нелюбви ко всему чужому и незнакомому - так восьмилетний мальчик отказывается пробовать еду в эфиопском ресторане.

Чтобы убедиться в этом, стоит лишь немного понаблюдать за жизнью Эдварда во Львове. Когда мы с ним сидели в закусочной «Макдоналдс», я обратил внимание на маленькую светловолосую девочку с желтым утенком на красной майке, уставившуюся на Эдварда с отвисшей челюстью. Когда она показала на него пальцем своему брату, тот пришел в такое же шоковое состояние. Они прикрыли руками рты, едва сдерживая смех. Их мать в смущении пыталась урезонить их, но и сама исподволь бросала на Эдварда любопытные взгляды. Когда я сказал ему об этом, он заметил, что они, очевидно, видели чернокожих только по телевизору. «Никаких проблем».

Существует еще одна - политическая - причина враждебного отношения к нигерийцам в «Карпатах». После распада Советского Союза украинцы с энтузиазмом принялись восстанавливать национальную культуру. Их усилия в первую очередь были направлены на возрождение языка и церкви. Вокруг сохранившихся во Львове евреев и русских, не говоривших по-украински, была создана зона отчуждения и нетерпимости. Осуществлялась массовая реконструкция церквей. Музей атеизма вновь стал собором. На вершинах холмов, на площадях - всюду начали появляться кресты. С размахом отмечались ранее запрещенные религиозные праздники.

Когда Эдвард приехал во Львов, Украина переживала не лучшие времена. По прошествии десяти лет после падения коммунизма чувство радости по поводу обретенной свободы заметно притупилось. Процесс национального и культурного возрождения давал сбои. Многие украинцы все еще воспринимали свою страну в качестве колонии России. Те, кто говорил об альтернативном пути развития, могли предложить лишь патронаж Европейского союза и Соединенных Штатов.

Футбол тоже пребывал в состоянии депрессии. Украинцы считали, что когда-то они были великой футбольной нацией. Теперь, чтобы вернуть былое величие, им приходилось импортировать нигерийцев. Это было не только унизительно, но и крайне недальновидно. Если олигархи хотели, чтобы Украина вновь стала великой футбольной державой, почему они не вложили деньги, потраченные на Эдварда, в развитие национального футбола? Юрий, капитан «Карпат», сказал мне: «За сумму, в которую обошелся Эдвард, мы могли бы подготовить десять украинских игроков».

V

Эдвард не любит признавать, что у него есть враги или проблемы. В целом он приветливый и добродушный парень. Во время тренировки только он развлекал местных ребят, собравшихся поглазеть на своих кумиров. Он выбрал одного из них в партнеры для упражнения по пасовке мяча головой. Закончив, Эдвард подошел к своему маленькому помощнику и потрепал его по голове. Однако он следит за тем, чтобы не сказать ничего такого, что помешало бы осуществиться его мечте играть в Западной Европе. Впервые я заметил это у него в гостях. Он показал мне снимки, сделанные во время февральской тренировки. Я спросил, тяжело ли играть украинской зимой. «Никаких проблем. Ничего особенного», - ответил Эдвард.