Как горестна тщеславия цена
Шрифт:
– Я сегодня не захватил фотоаппарат. До этого каждый день таскал. Вот глупость! Мне бы очень хотелось вас сфотографировать.
– Правда? Это приятно.
– Вы не против? Я тогда сбегаю, как пообедаем. Я могу нащелкать штук тридцать. Вы выберете, что вам понравится, и я увеличу.
– Вот видите, я не ошиблась. Вы в самом деле великодушный.
Через полчаса он поднялся и сказал, что пойдет в гостиницу за аппаратом. Он уже сделал первый шаг, когда она проговорила:
–
Когда он вернулся, дело шло уже к половине третьего. На песке тут и там вырастали разноцветные зонтики, пляж заполнялся людьми.
Едва приблизившись к кромке песка, он услышал пронзительный голосок: "Ну, я пошел играть с крабом" - и, повернувшись, увидел в нескольких шагах от себя молодую немку и детей. Мальчишка тут же защебетал: "Смотри, Хайди, этот дядя разговаривал с мамой". Фрэнклин остановился, подождал немного и сказал: "Привет". Немка в ответ улыбнулась, впрочем довольно натянуто, и не произнесла ни слова.
Вдруг он подумал: тут не высокомерие, а элементарная застенчивость. И едва он это понял, как сам засмущался, и, чтобы сбросить внезапную скованность, обратился к мальчишке:
– Ты умыться не забыл?
– Не забыл, - ответила девушка.
– Я ему напомнила.
– Вот и отлично. Значит, его можно сфотографировать.
Он улыбнулся немке, и она тут же уронила свой журнал. Фрэнклин мгновенно поднял его, смахнул с него песок и сказал:
– Может быть, и вас можно снять?
– Конечно можно. Вы увлекаетесь фотографией?
– Угу. Даже очень. Надеюсь стать фотографом. Профессиональным.
В гостинице он надел белую спортивную куртку. Теперь он достал из кармана куртки экспонометр, и мальчишка немедленно пожелал знать, что это за штука. Фрэнклин с улыбкой ответил, что это прибор, с помощью которого определяют, честно ли дети отвечают на вопросы взрослых. Мальчик не оценил юмора, зато немка прыснула, да так естественно - широко раскрыв рот и запрокинув голову, - что все в ней как-то удивительно потеплело и преобразилось. Это было так неожиданно, что он тоже захохотал и - в порыве вдохновения - щелкнул фотоаппаратом.
– Выйдет отличный снимок.
– Я буду страшна как смертный грех.
– Это бы вам при всем желании не удалось.
Ее лицо разом опять застыло, в глазах проступила прежняя осторожность. Снова почувствовав неловкость, он начал было говорить, что хорошо бы снять их всех троих, но тут с удивлением сообразил, что рядом только мальчик, а девочки нигде не видно.
– Куда она исчезла? Я даже не заметил...
– Я за ней слежу. Она вон там, у моря. У нее такой характер - как это у вас, англичан, называется - своевольный. Пойду догоню ее - а то мне несдобровать.
–
– Нет-нет, я пойду. Мы ведь еще увидимся?
– Конечно... я надеюсь.
И вот уже она и мальчик бегут по песку. Он проводил их взглядом; солнечные блики на морской глади резанули глаза. Он достал из кармана темные очки, надел их и, повернувшись, медленно пошел прочь от моря - к соснам.
Миссис Пелгрейв, как и обещала, лежала под соснами: она вытянулась на спине, ее красивые длинные ноги в тени почему-то казались еще более золотистыми, чем на солнце.
– А, это вы. Я вас сразу и не узнала - вы такой элегантный в этой куртке и темных очках. Как же долго вы ходили!
Он снял очки и присел рядом с нею на усыпанный сосновыми иглами песок.
– Я встретил детей и эту вашу немку. Вот и задержался.
– Ах вот оно что!
– Я сфотографировал Хайди. Должен выйти отличный снимок.
– Что вы говорите.
Воздух, напоенный хвойным ароматом, был удушливо тяжел. Он стал снимать куртку. Она молча смотрела на него, потом сказала:
– Будьте ангелом, дайте мне вашу куртку подложить под голову. Вы не против? Тут песок не такой мягкий.
– Ну конечно, конечно...
Он стал поспешно сворачивать куртку.
– Можете сами под меня подсунуть? Я что-то ужасно разленилась - должно быть, из-за жары.
Он стал перед ней на колени, и она, как бы превозмогая дремоту, чуть-чуть приподняла голову. Он запустил руку в густую массу рыжих волос, поднял ее голову повыше и подложил сложенную куртку.
– Ох, как хорошо. Спасибо.
Она сонно потянулась, на мгновение закрыла глаза, потом снова открыла и с пьянящей полуулыбкой поглядела на него.
– В этой куртке вы чем занимаетесь? Теннисом?
– Греблей.
– У гребцов, говорят, железные мускулы.
Она внезапно сжала ему руку пониже локтя, и он сказал:
– Осторожно. У меня тут год назад был перелом. У нее на губах опять заиграла улыбка - нечто среднее между ленивым поддразниванием и язвительной усмешкой.
– Это как же у вас получилось? Оборонялись от какой-нибудь ужасной амазонки?
– Да нет, все гораздо проще. Катался на коньках. Она быстрым движением погладила его по руке.
– Расскажите мне про греблю.
– Я плаваю на восьмерке. Вернее, плавал. После перелома пришлось бросить.
– Наверное, у вас масса кубков?
– Да, есть кое-что. Как-то заняли третье место на Большой школьной регате. И еще один раз на Серпантине в Гайд-парке чуть-чуть не выиграли, оторвались на три корпуса, и тут зацепили краба.
– Краба? Это вроде того, что сегодня откопало мое чадо?