Как говорил старик Ольшанский...
Шрифт:
— На левой, — неосторожно ответил Вилька.
Мотик рассказывал, что у них в «Индпошиве» висит Доска почета, на которой под надписью «Наша гордость» размещены фотопортреты маяков их коллектива. Как-то приехала к ним какая-то там комиссия и увидела среди этих фотографий портрет Ленина.
— Вы что, с ума сошли? — спросила какая-то райкомовская дама. — Зачем вы сюда всунули Ленина?
— Почему вы считаете, что это Ленин? Это совсем не Ленин, а наш уважаемый закройщик Абрам Левин.
— Ой, не валяйте
— Какие неприятности? — пожимая плечами, спросил заведующий Ройтман.
И в это время зашел Абрам Левин.
И, как у Гоголя в «Ревизоре», наступила немая сцена. Перед комиссией стоял живой вождь.
— Вы кто? — краснея, спросила дама.
— Я — Левин, я здесь работаю закройщиком. Вот мой портрет, — смущаясь проговорил Левин.
— В портрете и загвоздка, товарищ Левин. Его необходимо снять, чтобы не было политических несуразностей… И вообще, почему бы вам не изменить свою внешность?
— То есть, как изменить?
— Ну, скажем, сбрить бородку…
— Ну, хорошо, сбрею, как вы предлагаете, бородку… А мысли?.. — гордо заявил Абрам Левин.
Может быть, именно из этой истории родился анекдот, который потом пошел гулять по свету? Помните, Пушкин тоже рассказал Гоголю анекдот. А что из этого вышло? Получился «Ревизор».
Сундуковскому иногда присылали письма из Америки. Там у него были какие-то родственники. Сундуковский отвечал им: «У нас все хорошо, но мы не готовы к зиме». Там, в Америке, понимали, что нужно прислать Сундуковскому посылку с теплыми вещами.
— А вы им тоже посылаете посылки? — как-то спросила Сундуковского Маня Мир-сакова.
— А что я им пошлю? Цурес? Макуху или хвост от селедки, а? Там же у них все есть… Ну, конечно, чем-то нужно ответить. Неудобно все-таки… Я подумаю…
И вот после долгих раздумий он все же собрал посылку. Сундуковский посылал в Америку
1. Часы-ходики с кукушкой (это для них редкость!).
2. Белые семечки (у них этого точно нет, а Абраша их очень любил в детстве).
3. Диафильмы-сказки (для детей).
4. Пару полотенец-рушников.
5. Несколько пачек папирос «Труд» и «Казбек».
6. Настоящие лапти.
7. Одеколон «Шипр».
8. Фотографии могил (спасибо Бродскому) с кладбища, где лежат папа с мамой, Рахиль, Роза, Эстер…
— Дети, станьте к стенке. Все стали? О, как вас много! Так… Вы все стойте, а Изя подойдет ко мне. И пусть будет тихо, я сказал!..
Изя становился на напольные весы. Сундуковский нагибался и замечал, где становилась стрелка. Изя продолжал стоять на весах, а Сундуковский записывал на бумажке вес Изи. Затем в руки Изе папа давал обшитую белым сукном посылку. Папа наклонялся и следил за стрелкой весов. Потом он, шепча губами цифры, записывал на бумажке вес Изи с посылкой. Затем от веса Изи с посылкой он отнимал вес Изи и получал вес посылки.
— Здесь девять кило восемьсот граммов. Можно добавить еще двести граммов семачек.
Добавлял таким же образом. Зашив окончательно посылку, Сундуковский слюнявил чернильный карандаш и надписывал на ящике чикагский адрес…
Дети Сундуковского ходили в американских вещах. Об этом уже знали все. Об этом знали и в десятом отделении милиции.
— Послушайте, Сундуковский, — спрашивала его Маня Мирсакова, — и вы не боитесь?
— Чего я должен бояться? Что я, «враг народа»?.. Ну, так на худой конец, они меня с моей кодлой вышлют в Америку… Кому от этого будет хуже?..
Из открытого окна квартиры Сундуковского слышались звонкие голоса детского ансамбля «имени его»:
Идут себе три курочки:Первая впередю,Вторая за первою,А третья — позадю.А я, а я, сидю на плинтуареИ что я видю?А вот что видю я:Идут себе три курочки…Мишка Голубь вернулся из Одессы. Мишка, эта добрая душа, сопровождал какого-то дедулю в институт Филатова. Из его рассказов мы поняли, что в Одессе он не всем понравился.
— Я выстоял сумасшедшую очередь, чтобы попасть к местному светиле, мастеру-парикмахеру, Юлиусу. И этот князь в накрахмаленном халате, проведя несколько раз острой бритвой по моей морде, заявил: «Мне не нравится ваша борода. Вы, конечно, хотите знать почему? Так я вам, молодой человек, отвечу: волосы — как то железо, а кожа, простите, тонкая, как тот презерватив… Во-первых, вы мне портите инструмент, а во-вторых, вы меня извините, здесь не пункт переливания крови…»
— В другой раз, — продолжает Мишка Голубь, — уже другой, но не менее известный мастер Фурман заявил, что с такими ушами, как у меня, лучше вообще не ходить в приличную парикмахерскую. Да и вообще, мол, голова у меня не совсем правильной формы, — явно не глобус. На ней, мол, его работа не имеет никакого вида… А зубная врачиха заявила мне, что ей не нравится мой прикус. Что я ей, собака?.. Мои кривые лошадиные зубы ей почему-то понравились. Почему? Потому что они большие и очень удобные. Есть за что ухватиться при их удалении… Ну, бля, охренеть можно от этих одесситов!
— Ну, а мо-ре? — заикаясь спросил Вовка Японец.
— Море?!.. Ну, бля, и ванночка, я вам скажу! Стоишь на берегу, где кончается земля, а дальше — сплошная вода, конец света…
Мы знали Одессу по песням, по анекдотам, по книжкам, по фильмам… Ну, еще… «Сейчас как возьму на Одессу!» — обычно кричал разъяренный Джуня, выставляя вперед свою рыжую башку в драке.
Что касается нас, так мы в свои юношеские годы дальше Корчеватого не выезжали. А тут наш человек побывал в легендарной Одессе!..
— Вот, значит, ходишь по той Одессе, бродишь себе по Дерибабушке и, честно, ничего не происходит: не стреляют, не грабят, и смешного ни хрена нет. Вот только море, море — это «чего-то особенного», как говорят в Одессе. Купался до одурения, до сих пор соль с кожи слизываю.
— Э, хлопец, чтобы понять Одессу, так там нужно родиться и долго-долго жить, — сказал старик Ольшанский. — А что касается моря, так его можно построить и в Киеве. Я так думаю. Ну, чуточку поменьше будет… Но можно.
— Ой, Ольшанский, перестаньте! Вечно вы со своими библейскими фантазиями… Вы лично бывали в Одессе? — спросил Холоденко.