Как хорошо быть генералом
Шрифт:
– Ты анестезиолог расставаний, - сказала ему как-то одна прелестная и, заметим, афористичная особа.
И он принял на вооружение удачный термин и при случае употреблял его не в оправдание собственной тактики, упаси Боже, но в утверждении оной.
Впрочем, Истомин подозревал, что кое-какая боль терзает кое-каких его подружек, но даже не позволял себе думать об этом. Он, напомним, анестезиолог. Терапия и психоневрология - не его области.
У поворота на Абрамцево ему проголосовали. Высокая шатенка взмахнула рукой, внезапный порыв слабого до умеренного швырнул ей на лицо длинные прямые волосы, и
Да ни черта ему не показалось, не могло показаться! Он включил правую мигалку, легонько прижал тормоз и скатился на обочину. Перегнулся через сиденье, открыл пассажирскую дверцу, сказал:
– Я прямо.
– Я тоже, - сказала длинноволоска и по-хозяйски уселась рядом, умостила в ногах синюю спортивную сумку с ковбойской надписью "Родео" на боку, отбросила назад легкие волосы.
– Привет.
– Привет, Анюта, - сказал Истомин, ничуть не удивляясь тому странноватому факту, что его первая - бывшая - жена ловит попутные машины у поворота на Абрамцево.
– Ты, собственно, куда?
– Я, собственно, туда, - сказала Анюта.
– А ты куда?
– И я туда, - сказал Истомин.
– Значит, нам опять по пути, - сказала Анюта.
Но Истомин счел необходимым уточнить:
– Временно.
Свою первую жену Анюту он не видел годков эдак шестнадцать, а то и больше, - словом, с тех пор, как их спонтанный молодежный брак захирел и угас, не просуществовав и пары лет. Анюта где-то безвестно инженерила, и никаких сведений о ней Истомин не искал.
А ведь было: дворец на Грибоедова, марш Мендельсона, вспышки блицев, ликующие родственники, ананасы в шампанском и мороженое из сирени...
Любопытно все же: как она сейчас выглядит, Анюта его полузабытая?..
А вот как она и выглядит: фирмовые джинсики, синие кроссовки "Адидас", тонкий свитерок, скрывающий всякое присутствие груди, а вот лицо уже тронуто временем, вот уже морщинки от глаз побежали, вот уже шея над свитерком неважно выглядит - измято, хотя глаза, макияж, руки, фигурка все тип-топ, все на среднестатистическом уровне, все оптимально.
Опять-таки любопытно: а сколько ей сейчас лет? Тридцать семь, кажется, она на три года моложе его самого...
– Как ты живешь, Истомин?
– спросила Анюта.
– Я живу разнообразно, но в целом хорошо, - ответил Истомин.
– А ты как?
– Поговорим сначала о тебе.
– С чего бы мне такое преимущество?
– раскокетничался Истомин, покачивая рулем, поигрывая брелоком для ключей, поглаживая рукоятку переключателя скоростей, вставляя в магнитофон кассету.
И тотчас же от заднего стекла, из стереоколонок сладким, почти детским голосом тихонько запел о любви заокеанский шоколадный кумир молодежи, чья слава, говорят, понемногу затмевает некогда вселенскую славу знаменитых английских "жуков".
– Когда это ты отказывался от преимуществ?
– удивилась Анюта.
– Что-то не припомню...
– Ты меня не видела сто лет. Я изменился, повзрослел сначала и постарел потом. Я непрерывно отказываюсь от лишних преимуществ, я не ищу их, я скромен в быту.
– Ты, может, и постарел, - грустно сказала Анюта, - но совсем не изменился. Как был ерником, так и остался им. Что это, Истомин? Защитная реакция?.. Но от кого тебе защищаться, Истомин? От меня? От меня" не надо защищаться. Меня же нет. Я миф, фантом, облако в джинсах. Будь самим собой, Истомин, пока нам по пути.
– Временно, - опять уточнил Истомин.
– А я и не посягаю на вечность. Я сойду, когда буду не нужна тебе.
– Разве ты нужна мне?
– раздражаясь и поэтому грубо спросил Истомин.
– Иначе ты бы меня не посадил в машину.
– Я тебя посадил потому, что ты голосовала.
– А я голосовала, потому что ты _хотел_ меня посадить... Пустой разговор, Истомин, сказка про попа и собаку. Не будем терять времени, скоро Загорск, а у меня еще расчетов куча.
И вправду, краем глаза заметил Истомин, мимо мелькнул указатель поворота к населенному пункту Радонеж.
– Каких расчетов?
– поинтересовался Истомин.
– По проекту. Моей группе через месяц сдавать проект, заказчик торопит, Болдырев больной, Чижова опять в декрет ушла, работать не с кем, кручусь, как заведенная...
– Куда же ты едешь?.. Сидела бы, считала.
– Я никуда не еду, Истомин, пойми ты наконец и говори быстрее, что тебя мучает?
– Ничего меня не мучает. С чего ты взяла?
– Хорошо, я буду задавать конкретные вопросы. Ты вежливый человек, Истомин, ты ответишь женщине.
– Спрашивай, женщина, - усмехнулся Истомин, почему-то поддаваясь ее напору, вступая в какую-то придуманную ею игру, в эту, конечно же, абсолютно не нужную Истомину игру, но...
Ах, это осторожное "но"! Все сверхразумные аргументы легко подвергнуть сомнению, если в конце любого утверждающего предложения (или утвердительного?
– автор забыл, как правильно...) поставить не точку, а запятую и следом - "но". Вот так: курить, естественно, вредно, но... Или: бег трусцой укрепляет здоровье, но... И так далее, продолжайте сами.
– Ты женат?
– Разумеется. Четырнадцать лет уже. Сыну - тринадцать.
– Ты спокоен дома? Заметь, я не спрашиваю - счастлив, я спрашиваю спокоен...
– Странный термин...
Истомин подумал, впрочем, что не такой уж и странный. Скорее, точный. Счастье - понятие расплывчатое, строгого определения ему не существует. Как в философии: абстрактная категория... Кстати, вот и определение: счастье - это покой... Покой нам только снится... Банальная фраза эта, давным-давно украденная у Блока, почему-то на секунду расстроила Истомина, и что-то уже кольнуло в левой стороне груди - не сердце, нет, а будто электрической иголочкой кто-то притронулся... Спокоен?.. Нет, конечно! Скорее наоборот: он непонятно почему напряжен, словно ждет откуда-то подвоха, удара, каверзы какой-нибудь... Примеры? Да мильон! Иной раз намеренно не хочет заглянуть в дневник к сыну. А вдруг там двойка?.. Придется что-то говорить, раздражаться, закипать от молчаливого упрямства сына, от непонимания им простых истин... Для кого простых? Для него, Истомина? А если для тринадцатилетнего сына они - _не истины_? То-то и оно... Или опять-таки с раздражением порой ловит себя на мысли, что вот он дома, а жены нет, и она не где-нибудь - у подруги там или у любовника, а всего лишь на своей распрекрасной работе, но горит и ликует, как у любовника, ставит общественное выше личного. И, между прочим, не проверяет у сына дневник... Спокоен он... Как же...