Как изгибали сталь. Часть 1

Северюхин Олег Васильевич

– В сорок четвёртом году возвращался из госпиталя на Западной Украине. До одной деревни паренёк на подводе вёз. Всё упрашивал меня:

– Дяденька дай стрельнуть из автомата, дай стрельнуть.

– Куда же ты стрелять будешь, - спрашиваю его, - кругом одна степь?

– Да вот, по цаплям, - говорит.

– Что ты, разве можно по цаплям стрелять?
– спрашиваю его.

– Мне, - говорит, - можно, я местный.

Уговорил всё-таки. Показал я мальцу, как стрелять из автомата, две очереди он сделал, никуда не попал, всех цапель распугал. Въезжаем в деревню, а из неё банда бандеровцев только что уехала. Вырезали семью председателя сельсовета и предупредили, что так со всеми будет, кто с советской

властью сотрудничать будет. Услыхали стрельбу у деревни, подумали, что "истребители" едут и быстро унеслись в лес. А, если бы я пацану пострелять не дал? Приехал бы прямо в лапы к бандитам. Сколько бы я продержался? Минут десять. А этого парня мне, наверное, Бог послал.

– У нас в сорок первом в Мурмане немец через границу так и не перешёл. Держали его крепко.

– В том же сорок четвёртом меня в "СМЕРШ", смерть шпионам значит, перевели. Звучит сильно, а что это для простого солдата? Командир приказывает, и мы участвуем то в облавах, то в арестах.

Однажды при выполнении задания окружённое немецкое подразделение блокировало наше отделение в костёле на окраине одного села. Обычно окруженцы в драку не ввязываются, но что-то им было нужно в этом костёле, раз нам пришлось несколько дней от них отбиваться. Помогло оружие, которое мы нашли в костёле.

Еды у нас собой не было, а я был старшим группы. Пришёл к ксёндзу, говорю:

– Пан ксёндз, прошем жолнеж поснедать.

Повёл он нас в погреб, а там окорока, колбасы, всякой еды навалом. Не подумаешь, что в условиях оккупации с одна тысяча девятьсот тридцать девятого года жили. Взяли мы немного, а я ксёндзу расписку написал, чтобы он предъявил нашему командованию для оплаты. Где бы мы ни находились, а солдату положено есть три раза в сутки, находясь на котловом довольствии или иметь сухой паек.

Через несколько дней через село прошла наша маршевая рота и разогнала немецких окруженцев. Мы поблагодарили ксёндза, и пошли выполнять задание. Задание выполнили, вернулись в часть, я доложил о выполненной задаче и сразу же у командира роты был арестован. По жалобе ксёндза, который приехал в часть и пошёл к командиру с жалобой, что ефрейтор с несколькими солдатами ограбили его и несколько дней пьянствовали в костёле. Одним словом, бесчинствовали. По тем временам, такого заявления хватало, чтобы перед строем солдата шлёпнуть. Из нагана в затылок и ещё одной "жертвой фашизма" больше.

Спасибо командиру роту, Коган его фамилия была. Мы всё удивлялись, как он в "СМЕРШе" с такой фамилией оказался ("в русской делегации все какой-то чудной нации" - И. Губерман). Доложил он командованию, что верит старшему группы о том, что они были блокированы в костёле. Начали искать командира маршевой роты, помнил я и звание, и фамилию командира этой роты, и в какую часть следуют. Нашли его, и он всё подтвердил. Сказал, что ксёндз всё благодарил нас за "вызволение от немцев". Отблагодарил.

Ксёндзу попеняли на неправду, расписку мою, конечно, он найти не смог, хотя все мои друзья подтверждали сказанное мной слово в слово. Меня освободили, за бой с немцами и за выполнение довольно сложного задания никого из нас не поощрили. Спасибо, что не расстреляли или в штрафбат не отправили. Поляки вроде бы славяне, но славянин славянину рознь. Имей такого брата-славянина и врагов не надо.

Этот же комроты Коган ещё один раз спас отца от верной гибели. Стоял отец на посту - охранял землянку с задержанным шпионом. Русский, бывший офицер, попал в плен, был завербован, обучен и заброшен в тыл наших войск с радиостанцией. Считай, уже приговорённый к смертной казни. Вдруг отец слышит, что-то шуршит у окошечка землянки. Он туда, а этот шпион свои сапоги хромовые через прутья решётки проталкивает.

– Отойди от окошка, - командует отец.

А шпион протолкнул и второй сапог, и говорит:

–

Мне уже сапог не носить, а тебе они пригодятся.

Отец вызвал начальника караула, как по Уставу положено. Пришли, а шпион им говорит, что часовой зашёл в землянку и насильно снял с него хромовые сапоги. Сам без сапог, а сапоги аккуратненько у двери в землянку стоят. Кому поверили? Конечно, шпиону. Смертник врать не будет. Прямо на посту произвели смену, забрали автомат, ремень и посадили в соседнюю землянку-камеру под такой же замок. Спасибо Когану. Написал рапорт о том, что для того, чтобы войти в землянку, часовой должен иметь ключ от навесного замка, который находился у начальника караула. Часовой уже три года на фронте и жизнью рисковать из-за каких-то сапог не будет. И сапоги он никуда не прятал, а поставил на видное место, чтобы доложить о случившемся. И часовой же вызвал начальника караула для доклада о случившемся. Посмотрели, а действительно надо открыть замок, чтобы в землянку войти. Сапоги никто никуда не прятал и часовой доложил обо всём начальнику караула. Освободили. Скажи спасибо командиру роту.

Я уже позже спросил отца, как он относится к евреям.

– Сынок, - сказал мне отец, - если ты будешь кого-то и в чём-то превосходить, то эти люди будут твои злейшие враги, хотя ты им ничего плохого не сделаешь. Не верь тому, что про них говорят. У каждого народа есть плохие люди. Хороших людей всё равно больше. И запомни, если бы не евреи, то не было бы Бога, и отца у тебя не было бы.

Тогда же мне отец и сказал то, что запомнилось навсегда:

– Не хвались тем, что ты русский, пусть другие люди о тебе скажут, что русские хорошие люди.

Рассказывали в "клубе" и анекдоты. Как правило, нейтрального содержания, чтобы никто из известных людей там не засветился или, не дай Бог, про решения партии и правительства. Всегда про иностранцев и про русского Ивана - он среди них лучший.

Осознание услышанного приходит потом, когда человек начинает узнавать то, что он ранее слышал на уроках истории, в книгах, в кинофильмах, из рассказов ветеранов.

Отец только удивлялся, когда я его потом просил рассказать про войну и напоминал эпизоды, которые слышал в раннем детстве.

Однажды, уже в зрелом возрасте я спросил отца, почему он до сих пор ничего не говорит о войне. Посмотри кругом, всюду ветеранские организации, фильмы о войне, книги о войне, стихи о войне. Телевизионные передачи, радиопередачи, у нас до сих пор осталось с кровью впитанное чувство - "убей немца". И за границей то же самое.

– Знаешь, сынок, - сказал мне отец, - когда-то и я был таким же. Стоило нам собраться где-то в количестве больше двух человек, то ли за бутылкой, то ли без бутылки по работе, сразу начинались разговоры о войне, кто и где был, что он делал, кто и сколько немцев убил, как жили в Германии после победы, как освобождали те или иные города. Много на войне было того, о чём можно рассказывать, рассказывать и рассказывать. И у твоего отца, как и у всех, было что порассказать. Иногда фронтовики в чём-то не соглашались по поводу того или иного эпизода войны, характеристик командиров и генералов, дело доходило до того, что начинали хватать друг друга за грудки, бить по морде, благо, если ты в людей стрелял, то угрызений совести от того, что кому-то нос расквасишь, никогда не возникает. Подумаешь, какое дело. Драка - это как бой. Один раз подрался, два раза подрался, а потом уже будешь распускать кулаки, куда ни попадя, пока не найдётся боец, который тебя отделает, да ещё ногами попинает так, что потом человек начинает задумываться, а стоило ли кулаки распускать. В войне мы показали, что, несмотря на нашу отсталость, не стоит русских задирать, долго запрягают, зато потом несутся во весь опор. А война - это болезнь, и всех участников войны надо серьёзно лечить.