Как изгибали сталь
Шрифт:
Это только раньше офицеры не имели права ездить в трамвае, а только на извозчике (в такси, по-нашему), жениться на актерках, и вообще жениться, не имея достаточных средств для содержания семьи, сидеть в театре дальше седьмого ряда партера. Офицер, подвергнувшийся оскорблению, должен был кровью (оружием) смыть свой позор или уйти из армии. В офицеры не брали тех, кто хоть раз подвергался телесному наказанию.
Все это в далеком прошлом, хотя это должно быть основной дисциплиной обучения в военном училище и кадетском корпусе. Сейчас офицера можно встретить и с сумкой-авоськой, и с полиэтиленовым пакетом. В автобусе и в трамвае он такой же, как и все, выскакивает с оторванными пуговицами и расстегнутой шинелью. В частях работает вместо сержанта, пытаясь достучаться до каждого
Однажды с выпускниками Московского пограничного училища мы гуляли по центру Москвы. Мой товарищ ушел позвонить, а я стоял у входа на станцию метро «Площадь революции» и курил. Ко мне подошел какой-то пехотный лейтенант с бляхой на груди (сейчас такие носят и патрульные милиционеры) и официально сказал:
– Товарищ лейтенант, вы носите обувь неустановленного образца.
Я, как провинциал, носивший нормальные полуботинки, похожие на форменные, прямо сказал лейтенанту, в какую сторону ему надо идти в пешеходную прогулку с эротическим уклоном. Лейтенант аж подпрыгнул и куда-то убежал. Не привык к такому обращению.
Подошедший товарищ спросил, что я сказал лейтенанту. Я повторил. Теперь подпрыгнул мой товарищ:
– Ты что, это же кремлевский патруль. Пошли скорее, а не то придется заниматься строевой подготовкой.
Месяц пролетел незаметно. Точно также пролетел и первый офицерский отпуск. Нужно было выезжать в часть для дальнейшего прохождения службы.
Не играю на скрипке и флейте,Не подвластен гитар перезвон,Лучше водки в стакан мне налейте,Расскажу вам вчерашний я сон.Был на бал приглашен к королевеИ записан я с ней в менуэт,Встал я скромно у трона налевоВ блеске дам и в лучах эполет.Шел я в паре с моей королевой,Прикасаясь легонько к руке,А сержант мне кричал: левой, левой!И оркестр нам играл вдалеке.На плацу строевом как на бале,С автоматом «на грудь» четкий шаг,И в манеже верхом гарцевали,Новой жизни совсем не страшась.А потом в офицерском собраньеСвоих дам пригласим мы на вальсИ уедем служить утром ранним,Ожидая известий от вас.Глава 4. Учкудук три колодца
В училище я попал в группу переводчиков немецкого языка. Учитель немецкого языка в школе заложил в нас хорошие знания, которые по достоинству были оценены и в училище. Наши преподаватели наряду с вопросами военного перевода старались привить нам любовь к немецкому языку. Факультативно мы учили стихи, делали переводы произведений немецких писателей, проводили языковые конференции.
«Der schone Schaffer zog so naVoruber an dem K"enigschloss.Die Jungfrau an der Zehne sahDa sah Jhr sehnne gross.»(Прекрасный пастушок гнал стадо овец мимо королевского дворца. С балкона его увидела юная принцесса и влюбилась с первого взгляда).
Я не занимался немецким языком после окончания училища, но даже сейчас смогу объясниться с немцами и понимаю примерно половину из того, что слышу на этом языке.
По окончании училища выпускники нашей группы получили квалификацию военных переводчиков (по образовательным меркам – владение иностранным языком в объеме шести семестров). Распределяться я должен был в Германию в 105-й пограничный полк по представлению кафедры иностранных языков.
Распределить нас хотели в соответствии с нашими пожеланиями и способностями, но приехал генерал-кадровик из Москвы, и мы поехали туда, куда нас послали (не направили, а послали). Я с немецким языком поехал в Туркестан.
Как знающего иностранный язык меня направили в штаб пограничного отряда для работы с нарушителями границы. Мой начальник, предупрежденный о приезде офицера-переводчика, обратился ко мне на фарси:
– Салам алейкум.
– Салам алейкум.
– Эсме шома чист? (как твое имя).
– ???
– Сенне шома чист? (сколько тебе лет).
– ???
– На каком языке ты умеешь разговаривать? (по-русски).
– На немецком. (Тоже по-русски).
Далее последовала непереводимая игра слов об отношении к родственникам тех, кто меня сюда направил. Успокоившись, начальник проверил меня на знание правил оформления процессуальных документов на нарушителей границы и пообещал лично заняться со мной изучением фарси. И свое слово сдержал. Я до сих пор читаю и пишу на фарси, понимаю процентов на пятьдесят, но разговорной практики очень и очень мало.
Впоследствии в Магелане, где я был заместителем пограничного комиссара, иранцы удивлялись тому, что я не говорил на фарси, но иногда не требовал перевода и сразу отвечал на заявления, читал и переводил изречения аятоллы Хомейни, а незнакомые слова записывал на фарси в свою записную книжку. Юношеская память.
После знакомства мой первый начальник, заядлый шахматист, сразу спросил, умею ли я играть в шахматы. Шахматные фигуры переставлять я умею, но с детства не уловил прелестей этой умной и развивающей игры и не играю до сих пор. Я честно ответил, что играю очень плохо, что-то не ладится с защитой Каро-Канн (шутка). Начальник за столом даже подскочил. Достает из стола доску с фигурами. А ну, давай, садись. Досталось играть черными. Через двадцать минут на десятом ходу поставил начальнику мат. Тот посидел, подумал и говорит:
– Этого не может быть. А ну, давай еще партию.
Минут через пятнадцать посмотрел на меня и говорит:
– Парень, да ты вообще в шахматы играть не умеешь. А я-то сидел, все варианты твоих ходов просчитывал и подставился.
Больше мы с ним в шахматы не играли, но стали добрыми друзьями, и я очень многому научился у своего старшего товарища.
О службе в Средней Азии вспоминается приятно. Молодость, множество новых впечатлений. Офицер – значит начальник, башлык. Вспоминаю всегда уважительное отношение к нам, пограничникам, со стороны местной интеллигенции и чиновников.
Тогда мы не обращали внимания на то, что всегда подчеркивалась роль русских в развитии той или иной республики в таком виде, что только с помощью русских они сидят за столом, а не разваливаются на ковре, что до русских они не пили водку, постоянные извинения, что они принимают нас не как в России, а как принято у них в республике. Это говорилось для нас, но между собой говорилось, наверное, не совсем приятное для нас, так как в нынешних событиях активно и наиболее агрессивно принимали участие те молодые люди, которым в то время было лет по 10—15 и которые внимательно впитывали все разговоры старших.