Как Малая Русь стала польской окраиной
Шрифт:
Кроме всего прочего, подавляющее большинство запорожцев испытывали ностальгию по родным местам и ощущали свою связь с Россией. Ну, поссорились с царем, обе стороны виноваты, так почему бы не покаяться и не вернуться в подданство Москвы? Никакой «вильной Украины» и не снилось запорожским казакам. Замечу, что подобных настроений не было среди некрасовцев — те принципиально не хотели возвращаться. Любопытно было бы спросить нынешних киевских профессоров: «Если казаков-запорожцев первой четверти XVIII века, рвавшихся в царское подданство, вы называете борцами за незалежность, то как назвать тогда некрасовцев?»
ГЛАВА 27
ВОЗВРАЩЕНИЕ ЗАПОРОЖЦЕВ И ЯВЛЕНИЕ ГАЙДАМАКОВ
С 1714 года Запорожское войско подчинялось
У султана запорожцы надеялись получить те же льготы, что и у царя, то есть исключительное право распоряжаться землями и природными ресурсами, льготы в торговле и ежегодное жалованье в виде продовольствия (зерна), тканей, боеприпасов и т.д. За это они обязывались охранять границы Московского государства и участвовать в его военных кампаниях. Однако подобная модель не устраивала ни Турцию, ни Крым. За все время пребывания под патронатом Крымского ханства запорожские казаки не получили никаких документов, подтверждавших их автономный статус. И прежде всего, запорожцы не получили исключительного права на пользование землей. Она передавалась им лишь во временное и ограниченное пользование, хотя в отношении природных ресурсов — рыбной ловли и охоты — ограничений не было. Для хранения рыбы казаки получили доступ к крымской соли, но после того, как они стали перепродавать ее украинским чумакам, ее доступные объемы были резко сокращены.
Первое время запорожцы получали хлебное и денежное жалованье от крымского хана, но в результате наступившего двадцатилетнего перемирия между Россией и Оттоманской империей Крым отказался от субсидирования казаков. Теперь жалованье и боеприпасы выделялись только тем запорожцам, которые привлекались к конкретным карательным акциям Крымского ханства против ногайцев и кубанских адыгов-черкесов, которые боролись за независимость от Крымского ханства. В карательных акциях в разные годы принимало участие до тысячи сечевиков, то есть каждый седьмой запорожец.
В качестве оплаты крымский хан позволял казакам брать пошлины за переправы через Днепр. Сбор пошлин с купцов на днепровских переправах был выгодным делом, и сечевые казаки на протяжении всей своей истории стремились взять под свой контроль все транзитные пути через Днепр и облагать купцов и чумаков дополнительными налогами за «услуги по переправе» и «охрану». Естественно, купцы и чумаки были не в восторге от навязываемых им услуг.
Казаки получали огромные барыши не только от транзитной торговли и других видов деятельности, например, разведения скота, но и от эскортных услуг и торговли пленными, в том числе и шведами — своими союзниками, которых они с чистой совестью продавали в ясырь татарам.
Нападали казаки и на земли Гетманата и Слободской Украины и уводили в плен к татарам украинских селян и казаков.
1 октября 1727 г. в городе Глухове с одобрения Петербурга малороссийским гетманом был избран 70-летний миргородский полковник Даниил Апостол. Это возбудило надежды запорожцев на прощение и разрешение вернуться. Новая власть уже была не против возвращения казаков, но принципиально не хотела конфликта с турками.
23 мая 1728 г. в Сечи в Алёшках была собрана широкая рада. На той раде кошевым атаманом вновь избрали Костю Гордиенко. Судя по всему, это была победа богатых казаков. На следующий день к Алёшкам причалили 40 лодок с «гультяями». Произошел переворот, и новый кошевой Гордиенко с войсковым судьей оказались в кандалах.
Затем казаки разбили все армянские и греческие лавки, разграбили найденный в них товары, распили все шинковые напитки, а самих торговцев заставили бежать из Сечи в Крым. Разгромив торговцев и купцов, казаки начали отбирать у богатых казаков конские табуны и стада скота. Так, у одного только казака Ши-шацкого, которого в тот момент не было в Сечи, захватили около 500 лошадей.
Забрав все добро и соединившись с казаками новой Сечи, приезжие запорожцы переправились под Казыкерменем через Днепр и двинулись вверх к месту старой Сечи. А для тех казаков, которые жили ниже новой Сечи, прибывшие запорожцы послали 30 судов с несколькими казаками, которые приглашали всех поспешить в старую Сечь. Было велено: как только «низовые казаки» придут на перевоз и сядут на суда, тут же разобрать все строения в новой Сечи и поджечь, а людям идти на старую Сечь.
24 мая новая Сечь была уже пуста, а все казаки, которые жили по Днепру, по байракам и по лесам в особых пасеках и куренях, направились в старую Сечь (на Чортомлыке).
Царская бюрократия тянула время, и лишь 5 июня 1728 г. дело о возвращении запорожцев было рассмотрено на Верховном тайном совете в Петербурге. Там приняли решение запорожцев не выдворять из старой Сечи, но и не пропускать их в Малороссию, за исключением малых групп, идущих с повинной.
А между тем и султан, и крымский хан слали гонцов к запорожцам с предложениями вернуться обратно в Алёшки. В конце концов запорожцы, прожив два года в Чортомлыцкой Сечи, вернулись опять в подданство султана. Но на этот раз они избрали местом для Сечи не Алёшки, а устье речки Каменки, составлявшей в то время границу между владениями Турции и России.
После возвращения в турецкое подданство запорожцы оказались в куда более невыгодном положении, чем до ухода. Ранее запорожцы пользовались большими угодьями, не платили налогов, а наоборот, получали от крымского хана жалованье — «ай лик». Позже вместо жалованья запорожцам разрешили беспошлинно (или с незначительной пошлиной) брать соль из лиманов и озер вблизи Перекопа.
В 1730 г. они лишились этой привилегии. Теперь «козаки должны были посылать в поход по первому призыву хана в помощь татарам 2000 и более того человек с кошевым атаманом во главе, причем ханы всегда старались возможно дальше усылать запорожцев в поход. Так, однажды запорожцы вместе с ханом ходили в поход на черкес и дошли до реки Сулак. Этот поход они считали очень убыточным и обременительным для себя. Кроме того, за ту же ханскую протекцию запорожцы не раз должны были ходить на Перекоп и бесплатно принимать участие в работах при возведении перекопских укреплений числом 300 и более того человек. Последнее требование более всего не нравилось козакам, имевшим особые понятия о чести "лыцаря", несовместимые с понятием землекопа» [234] .
234
Яворницкий Д.И. История запорожских казаков. Т. 3. С. 414.
Запорожцам строжайше запрещалось иметь в Сечи пушки. Турки отобрали у казаков все остававшиеся при них пушки и впредь запретили им держать какую-либо артиллерию. Однажды в Запорожье произошел такой случай: запорожские рыбаки заметили после малой воды у левого берега Днепра, в урочище Кара-тебень, небольшую пушку и сообщили об этом кошевому атаману. Атаман решил лично проверить сообщение рыбаков и обнаружил у днепровского берега еще 50 пушек. Опасаясь, что найденные пушки отберут турки, он отдал строжайший приказ содержать их в одном зимовнике тайно от запорожской черни. Кроме того, турки запретили запорожцам строить какие бы то ни было укрепления как в самой Сечи, так и в других казацких поселениях.
Теперь запорожцам запрещалось сноситься с Россией и ездить в русские города, вести торговлю в Очакове и Крыму. Позволялось лишь получать там товары и отвозить их не дальше Сечи. В самой же Сечи разрешалось торговать только крымцам, очаковцам, грекам, евреям и армянам.
Татары сурово карали казаков за содействие побегу невольников-христиан. «Если у татар исчезали какие-нибудь пожитки, табуны коней, стада волов, отары овец или же пропадали сами хозяева-татары, если при этом казаки уличались в покраже скота или в убийстве хозяев-татар, то за скот с них взимались деньги вдвойне или втройне, а за людей брались виновные и невинные козаки; в случае несостоятельности виновных Козаков, татары накладывали пени на весь курень, а в случае отказа со стороны куреня, виновных брали головой и только в редких случаях при обоюдных ссорах и захватах с той и другой стороны допускали обмен скотом и людьми» [235] .
235
Яворницкий Д.И. История запорожских казаков. Т. 3. С. 415.