Как много в этом звуке…
Шрифт:
— Прошу. — Плаксин с невидимой простому глазу сноровкой вышел из машины и распахнул дверцу.
— Спасибо. — Аюшин хотел обернуться и наградить предупредительного Плаксина улыбкой, но тот твердо взял его под локоть и направил в сторону входа, будто опасаясь, что Аюшин в последний момент вывернется, совершит нечто непредсказуемое, он все подталкивал его к двери-вертушке, пока та не заглотала его и не выплюнула в тускло освещенный низковатый вестибюль.
Плаксин остро, со значением смотрел на солдата у входа. Этот взгляд он, видимо, представил в качестве
— Вас здесь знают, — одобрительно заметил Аюшин, понимая, что этих слов говорить не стоило, была в них скрытая улыбка.
— Прямо, — сказал Плаксин. — А теперь направо. И вверх по лестнице. Третий этаж. — На этот раз Плаксин шел ниже Аюшина, чуть сзади. Лестница из мраморной крошки, непривычно широкий коридор, дубовые двери выдавали возраст здания. Сейчас таких не строят. Вдоль коридора висели люстры, но лампочки горели далеко не все, да и были какими-то слабыми, отчего конец коридора скрывался в желтоватых сумерках.
— Темновато тут у вас, — сказал Аюшин.
— Это с непривычки.
— Думаете, придется привыкать?
— Как знать… Сейчас налево… А что это вы руки за спину заложили? — Плаксин усмехнулся.
— Это плохо?
— Рановато. Вам скажут, когда руки за спину.
— Я решил, что забыли…
— Остановитесь. — Плаксин прошел вперед, четкими движениями достал ключ из кармана, вставил в замок, повернул, открыл дверь — все это он делал так, словно выполнял важную работу, ради которой его здесь и держат. — Прошу, — сказал он и, пройдя следом, плотно закрыл дверь. — Присаживайтесь. Вам придется немного подождать. — Плаксин разделся, причесался, откидывая назад сероватые, негустые волосы. Потом смахнул серую пыль с плеч, кашлянул, пробуя голос, и вышел из кабинета.
Аюшин огляделся.
Известковые стены были выкрашены все в тот же лиловый цвет — видимо, краска оставалась и ею решили освежить кабинеты. Красили, как заметил Аюшин, небрежно. Испачкали деревянную окантовку двери, замазали выключатель, даже небольшой сейф в углу хранил на себе импрессионистские пятна. То ли своих маляров нет, то ли соглашались работать лишь такие вот халтурщики… «Впрочем, понятно, — подумал Аюшин, — здесь им никто на бутылку не даст, здесь расценки жесткие. А может, тех привели, из подвалов…»
Надо же, вызывающее пренебрежение маляров к своей работе немного его успокоило. Значит, можно к ним и вот так относиться, значит, не столь уж они и всесильны. А может быть, дело в другом — здесь работают люди, которые попросту не видят этого пренебрежения? «Тем хуже для них», — усмехнулся Аюшин и подошел к окну. Рядом громыхал трамвай, торопились люди, маялась очередь за водкой… Во всем виделась такая привычная и понятная ему жизнь, что он лишь сейчас неожиданно остро ощутил свою отторгнутость.
Зазвонил телефон. Аюшин обернулся, но с места не сдвинулся. Телефон продолжал звенеть. Второй раз, третий, пятый, седьмой… Аюшин догадался, что звонят ему или же испытывают его нервы. Ведь если на третий звонок никто не отвечает, ясно, что хозяина нет в кабинете.
Аюшин подошел к столу и поднял трубку.
— Да, — сказал он. — Слушаю.
— Кто это? — прогудел массивный голос, и Аюшин уловил волнение говорившего.
— А кто вам нужен?
— Капитан Плаксин на месте?
— Я не знаю, где его место.
— С кем говорю?
— Так, посторонний… С улицы случайно зашел… А вы кто?
В трубке посопели, но ничего не ответили. Звонивший, похоже, озадаченно положил трубку. И тут до Аюшина дошло, что здесь не редакция, что здесь не пьют пиво, сюда не забегают девушки с робкими заметками о прилетевших скворцах или улетевших ласточках. И над анекдотами здесь не смеются, с ними борются, их пресекают. И помещение предназначено именно для этого — бороться и пресекать. Хотя анекдотов они знают, наверное, не меньше, чем в редакции.
Вошел Плаксин, быстро взглянул на Аюшина, и тот понял, что капитан знает о телефонном звонке. Плаксин принес какую-то бумажку, и, судя по тому, как он с ней обращался, бумажка была важная и хранила в себе чью-то судьбу. Положив ее на стол, Плаксин сел, придвинул к себе телефон, начал набирать номер, но тут же снова положил трубку. Во всем его поведении ощущалась важность происходящего, что-то его тревожило, чем-то он был озабочен.
Испытующе посмотрев на Аюшина, снова впился в бумагу.
— Так, — сказал он наконец. — Как дальше жить будем, Юрий Николаевич?
— Все-таки будем?
— Не понял?
— Я хотел уточнить… Из ваших слов следует, что жизнь моя будет… еще некоторое время будет продолжаться?
Конечно, эти слова содержали изрядную долю дерзости, но Аюшин решил, что судьба его будет зависеть отнюдь не от того, как он поведет себя с капитаном, которому, судя по возрасту, давно пора быть майором. А кроме того, Плаксин, похоже, улавливает лишь общий смысл слов, а оттенки и подсмыслы ему недоступны. Впрочем, через секунду Аюшин убедился, что ошибается.
— Видите ли, Юрий Николаевич… Я должен объяснить вам ваше положение. Оно не столь блестяще, чтобы вы могли позволить ироническое отношение к чему бы то ни было. И ко мне в том числе.
— А к себе?
— Вам понятно, что я сказал?
— Если до меня правильно дошло… Вы советуете мне заткнуться?
— Ошибаетесь. Я советую вам относиться серьезнее к нашему разговору.
— Как, еще более серьезно?
Плаксин протяжно посмотрел на Аюшина, и тот понял, что перед ним сидит человек, возненавидевший его до конца жизни. Собственно, в открытии Аюшина не было ничего удивительного, отношения с ближними всегда складываются из незначащих слов, незаметных жестов, невинных взглядов. Где-то в нас все это собирается вместе, и мы сразу понимаем — вот враг, а вот друг. Природа предусмотрела быстрое и безошибочное средство оповещения и узнавания. Аюшин и Плаксин, еще ни слова не сказав о деле, о самих себе, уже друг друга поняли, и, сколько бы им ни пришлось встречаться в будущем, их взаимоотношения вряд ли изменятся.