Как море подарило нам брата
Шрифт:
Он, конечно, не купался, как мы. Он сидел и бросал камешки в воду. Он здорово бросал их! Камешки не тонули, а раза три-четыре выскакивали из воды.
И Феля так умел бросать, только у него выскакивал камешек не больше двух раз. А мои и Микины камни сразу тонули. Хотя мы тоже старались разыскать на берегу самые круглые и самые плоские, как блюдца. Но у нас ничего не выходило.
Солнце
И в тот день на пляже Феля рассказал о себе:
— Я, — сказал Феля, — хорошо плавал. И нырял здорово. Это я сейчас приослаб, а до войны — знаете, как далеко уплывал!
— Ты и сейчас молодцом! — похвалил его дядя Гурген, но Феля только головой покачал и рассказывал дальше:
— Мы жили на самом берегу, в Геленджике. Знаете? Там скалы такие, что у берега плавать нельзя. Кто не умеет плавать — тот и не может купаться. А меня отец научил. Посадил себе на спину и поплыл вглубь. А там скалы не мешают — они же на дне! Плыл, плыл и вдруг нырнул. Я с ним тоже. Потом перестал держаться за его шею, глотнул воды и давай руками и ногами молотить! Так вот и научился плавать… Ничего не помню, даже какое лицо у папы — не помню, а вот как плавали с ним — помню.
— Молодцом! — опять сказал дядя Гурген. — И ты не боялся?
Феля пожал плечами.
— Боялся, конечно, но не так, чтоб очень. Я же знал: отец нарочно нырнул и мне утонуть не даст… А потом мы с ним далеко плавали, до самых буйков и ещё дальше. Там и дельфины с нами купались.
— Дельфины? — удивился дядя Гурген, а мы с Микой подползли по песку ближе, чтоб лучше слышать.
— Ну да, дельфины. Не верите? Они весёлые и добрые. И напрасно их зовут «морскими свиньями», никакие они не свиньи!
— А мы с дельфиньим салом не стали мамалыгу есть, — сказала Мика.
— Ну и правильно! — кивнул Феля. — Дельфины — такой славный народ! Это ещё папа говорил, что дельфины — народ! Они умные. Я с одним подружился, так он меня до самого Сухуми провожал, когда нас на пароходе везли. И ночью всё вокруг парохода плавал. Не верите? А когда бомба в пароход попала и я вылетел за борт, дельфин мой — я его Кушкой звал — тут как тут! И бомб не испугался. Я плыть не мог — воды, наверное, наглотался и совсем оглох, а он, дельфин мой, меня снизу под живот, под грудь толкает. Так и дотолкал до самого берега… Не верите?
— А где он теперь, твой Кушка? — спросили мы с Микой.
— Да, может, здесь где-нибудь плавает, — сказал Феля и подошёл к самой кромке воды. Вода была августовская, тёплая, как молоко от нашей козы, когда её только что тётя Муся подоит. Плавать в такую погоду — одно удовольствие. Но дельфинов в этот вечер близко не было. Может, обратно в Фелин родной Геленджик уплыли.
Мы не людоеды
Прошло лето, прошла короткая зима, и снова у нас на балконе цвела глициния, и Эсси ходил по сугробам опавших лепестков и разгребал их своими шпорами. В лепестках были жуки, и он их глотал. Эсси стал огромным золотисто-красным петухом с зелёными перьями на хвосте. Они свисали до самой земли и переливались на солнце.
— Какой красавец, — говорила тётя Муся, — жаль, что трус!
Эсси, правда, всех боялся: соседский петушок, маленький и щупленький, клевал ему гребень, сидя у Эсси на спине, соседские куры гонялись за ним, и потому он старался держаться поближе ко мне и Мике. Особенно он любил Мику: куда она — туда и Эсси на своих длинных ногах со шпорами. Рядом с Микой идёт гордо, как будто он и не трус вовсе!
Мика любила с ним бегать наперегонки, и бежали они с горы во весь дух. Но Эсси мог раскрыть крылья и полететь, а у Мики крыльев не было. Да и болеть она стала часто.
А тут ещё коза перестала давать молоко — у неё должен был появиться козлёнок, и Кулека к концу зимы не несла яиц. «Мика и ослабла», — так сказала тётя Муся, когда Мика упала и расшибла коленку. Теперь уже не Феля, а Мика целыми днями лежала в постели и смотрела в окно. На подоконник вспрыгивал Эсси и о чём-то там разговаривал с ней.
Мама стала беспокоиться: Микина нога всё пухла, из коленки потекла какая-то водичка, и на ногу нельзя было ступить. Мама привела доктора из госпиталя. Доктор так и пришёл в белом халате — ведь госпиталь был под горой. Доктора звали хирург. Он посмотрел Микину ногу и сказал как-то странно:
— Резать не будем.
Тут на подоконник взлетел Эсси. Перья его переливались на солнце золотом.
— Это ваш? — спросил хирург.
— Наш, — ответила мама.
— Вот кого надо резать! — сказал хирург и ушёл.
В тот день на обед тётя Муся сварила нам чудесный суп. В супе не было ничего — ни крупы, ни картошки, только один лавровый лист плавал — куст лавра рос у самой двери — рви сколько хочешь, но мы не рвали, потому что не знали, что суп из этого листика так вкусен.
Ели мы суп и на второй день, и на третий. А ещё тётя Муся дала нам мяса — маленькие белые кусочки. И котлеты жарила из этого мяса. Как они пахли! Не то что дельфиний жир. От таких обедов Мика стала поправляться. Нога у неё уже не так болела, и она встала, чтобы поискать Эсси в саду — он уже несколько дней не приходил к ней на подоконник.
Мика кричала:
— Эсси, Эсси!
Но он не летел к ней, как всегда, растопырив крылья.
— Эсси ушёл в Эстонку, — сказала Мике мама.
Мика немного успокоилась, но когда нашла у костра зелёные перья от Эссиного хвоста, стала плакать и кричать на всех:
— У, людоеды противные, съели Эсси!
— Если бы ты не ела супа, то бы до сих пор лежала с больной ногой, — уговаривала мама Мику, но сестрёнка так плакала, что мне её было жаль больше, чем Эсси, из которого получился хороший суп. Мы, ведь, правда, не людоеды, зачем же мы его съели?