Как пали сильные (Краткий очерк эволюции римской религиозности. Ментальность римская и христианская)
Шрифт:
И если Тертуллиан был по отношению к каноническим Отцам Церкви своего рода «левым радикалом», то Ориген с его пиететом перед греческой философией и стремлением выставить последнюю наследницей ветхозаветного предания и предвестницей предания новозаветного, может быть назван «правым консерватором». Тертуллиан последователен сверх всякой меры, Ориген — в недостаточной степени. Оба мыслят девиантно, но каждый из них еще не знает, что это так. Таким образом, и Тертуллиан, и Ориген, и гностики (Василид, Маркион, Карпократ, Валентин) трансцендируют греко–римскую культуру, привнося в нее заведомо чуждые иудеохристианские смыслы и ценности, но давая последним свои собственные авторские, различные между собой интерпретации. Все перечисленные авторы — носители девиантного мышления.
Однако по отношению к последующей христианской ортодоксии, фундированной Вселенскими соборами, Ориген и гностики мыслят чересчур рационально, философично. Ортодоксия отвергает
Заметим, что факт возникновения ортодоксии, то есть, в дословном переводе с греческого, «правого учения», «правильного исповедания веры» собственно и знаменует собой возникновение полнокровной христианской культуры с присущим ей комплексом ценностей и, более того, создает предпосылки для формирования специфически христианских институтов легитимации. Появляется возможность для уверенного разделения на «своих» и «всех остальных», на правоверных, «падших», колеблющихся, еретиков и иноверцев. Заметим, что эта возможность проводить разделения и различения неотъемлема от катафатического христианства, однако в мистическом христианстве она традиционно осмыслялась как досадное несовершенство, которое каждый подлинный христианин должен превзойти в акте единения с Богом. «Ни Единого, ни бытия, ни Бога, ни покой, ни блаженство нельзя обрести там, где процветают различия. Посему, дабы обрести Бога, самому должно стать Единым. И тогда, слившись с Единым, ты останешься Им даже среди различий. Отдельные вещи будут для тебя частями Единого и никогда не станут на твоем пути.» [цит. по Судзуки, 91] Эта мысль, сформулированная в XIV в. Мейстером Экхартом в проповеди «Благородный», означивает тот горизонт, к которому христианство как фундатор новой культуры стремилось с первых же десятилетий своего существования. На уровне культуры это выразилось в теории Церкви как коллективного тела христианского общества, на уровне личности — в индивидуальных озарениях мистиков.
Итак, современный исследователь получает возможность говорить о христианстве как о девиантном мышлении по отношению к эллинской и иудейской культурам. Приблизительно же с середины II в. можно рассматривать и девиантные доктрины внутри самого христианства. Так в наше рассмотрение попадают еще два типа девиантного мышления: рационализирующее и дуализирующее.
Рационализирующе мыслят гностики, когда отказывают Христу в одной из природ. Рационализирующе мыслит Ориген, когда пытается приписать античным грекам усвоение и переработку истин Ветхого Завета. Вообще, любая попытка в рамках христианства подчинить веру разуму является рационализирующим девиантным мышлением. При этом важно, что по отношению к греко–римской цивилизации именно такие попытки никоим образом не являются девиантными, а, напротив, вполне совпадают с магистральным направлением разворачивания свойственных ей культурных паттернов. Еще раз хочу подчеркнуть, что в зависимости от культуры и от ее текущих ценностных ориентаций один и тот же концепт может оказаться девиантным, может выступить как легитимный, то есть «ортодоксальный», а может изменить модус девиантности.
Если основным различением между трансцендирующим и рационализирующим девиантным мышлением служат противоположные интенции в сфере познавательных стратегий, то дуализирующее девиантное мышление наиболее ярко выражается в сфере этики. В основе дуализирующего девиантного мышления лежит специфическое решение вопроса о зле и его природе. В христианской теологии зло не есть субстанция, субстанциально лишь Благо. Недостаток последнего называется злом. В XIII в. это было осторожно, но очень точно сформулировано Фомой Аквинским: «Нет единого первичного начала зла в том смысле, в котором есть единое первичное начало блага» (Summa Theologia, I:49:3, цит. по [История…, 34]).
Сатана, строго говоря, не «творит зло», а «портит добро», поскольку, согласно христианской демонологии, полностью лишен креативных способностей. Деятельность падшего ангела постольку возможна, поскольку не ограничиваемая Богом насильственно свобода воли носит абсолютный характер и присуща не только людям, но и всем другим существам, в частности и Сатане. Этот подход был внедрен в христианское мышление еще во II в. Иринеем в его «Пяти книгах против ересей» и по сути не изменился в католическом христианстве по сей день [Лозинский]. Подобных взглядов на проблему мирового зла придерживается и мистическое богословие, хотя в нем не делается столь существенного акцента на аргументе свободы воли. Так, в подзаголовок четвертой главы трактата Дионисия Ареопагита «Божественные имена» вынесено: «…о том, что зло не существует ни в сущем, ни вне сущего» [Дионисий, 34]. Далее этот тезис получает разъяснение: «…Зло не только не может быть источником становления всего сущего, но и само суть не–сущее, и лишь благодаря Благу становится сущим, благим и творящим добро. А, точнее говоря, поскольку ничто само по себе не есть ни добро, ни зло, и ничто само по себе — в силу отсутствия способностей самозарождения и самоистребления — не обладает возможностью ни уничтожить, ни породить себя самое, то и зло само по себе не есть ни сущее, ни добро… если же где–либо испытывается недостаток Блага, то и добро проявляется там как несовершенное и не в полной мере…» [Дионисий, 48–49]
Согласно учению Мани, дела обстоят иначе: Бог, который есть Свет и Добро, не является, строго говоря, всемогущим, а властвует только над царством духа; Сатана, который есть Тьма и Зло, властвует над царством материи. По мнению Мани, и бог иудеев, и бог христиан, объявляемые творцами сущего, являются в действительности лишь творцами материи. И христианское, и иудейское почитание бога–творца — дьяволопоклонничество. Таким образом, если для гностика принципиально важен Логос (который есть одно и притом высшее начало), для христианина — единосущный Бог (который есть Благо и гарант субстанциальной природы добра), то у манихеев возникают как бы две противоположные, подчеркнуто непримиримые субстанции: материя и дух, Зло и Добро. Именно в силу этого тип девиантного мышления, обнаруживаемый у последователей пророка Мани, можно назвать дуализирующим.
На первый взгляд, споры между манихеями и христианами могут показаться достаточно абстрактными богословскими прениями, не имеющими прямого отношения ни к культуре, ни к культуротворчеству, ни к особенностям мышления или ментальности. Однако в действительности манихейство и христианство задают два различных семиотических пространства, две системы ценностей и, в конечном итоге, предлагают две различные альтернативы культурного развития (каждая из которых, в свою очередь, противопоставлена греко–римской культуре).
Следует подчеркнуть, что оба этих семиотических пространства архетипичны, то есть не возникают вместе с появлением христианства и манихейства соответственно, а скорее проявляются в данных культурных феноменах, раскрываются перед исследователем во всей своей полноте. В более ранние периоды культурно–исторического процесса также можно обнаружить монистические, признающие одно всеобщее и всеблагое первоначало учения, например иудаизм и платонизм. Точно так же и дуалистические системы возникают задолго до возникновения манихейства. В частности, прямым предшественником манихейства является зороастризм, религиозно–философское учение древнеиранского пророка Зороастра, которое было официальной религией персидской державы Ахеменидов (также иногда именуется маздеизмом).
Зороастризм является наиболее древней дуалистической религией в ареалах Средиземноморья и Среднего Востока из известных. Зороастризм трактует мировой процесс как непрестанно длящуюся борьбу светлого и темного, доброго и злого начал, олицетворенных Ахурамаздой и Ангра-Манью соответственно. Существуют гипотезы, что именно в зороастризме впервые возникли представления об эссенциальности зла и, главное, о паритетности темного и светлого начал.
Некоторые современные исследователи (например, М. Кристев), не вполне корректно трактуя иудейскую и христианскую теологии, предлагают выводить и иудаизм, и христианство именно из зороастризма. При этом иудейского Яхве предлагается трактовать как Ахурамазду, Сатану — как Ангра-Манью. Несмотря на то, что факт культурной диффузии между Средним Востоком и Египтом, Палестиной, Сирией, Аравией не вызывает сомнений, мы хотим указать, что было бы глубочайшей ошибкой смешивать представления о Сатане в рамках иудаизма (христианства) и об Ангра-Манью в рамках зороастризма. С нашей точки зрения, даже если допустить, что иудаизм возникает как результат диффузного инкультурационного воздействия со стороны зороастризма, то и в этом случае можно говорить лишь о самых поверхностных аналогиях. В самом деле, Сатана –падший ангел, ангел, чью природу извратила гордыня. Он зол и он олицетворяет зло постольку, поскольку имел свободу выбора и выбрал в пользу отпадения от Бога. Многие иудейские и христианские богословы (проявляя, впрочем, определенный еретический либерализм по отношению к преданию) склонны допускать, что в конечном итоге будут прощены все грешники и даже Сатана.