Как перед Богом
Шрифт:
– Интересная история. А теперь послушайте историю из журнала "Огонек", рассказанную мне бывшим редактором отдела культуры Леной Кузьменко. Испания. Курорт Марбелья. На причале журналисты, паппараци и толпа зевак. Ждут Фрэнка Синатру. И вот… подплывает шикарная белая яхта. Подают трап. И… на берег ступает в шикарном белом костюме… Иосиф Кобзон. Из толпы раздаются ликующие возгласы. Это подают голос наши соотечественники. Журналисты и паппараци — в замешательстве, но не расходятся, ждут… что следом появится Фрэнк Синатра. Между тем, неподалеку причаливает другая, ничем не привлекающая внимания, яхта. И с нее, почти никем не замеченный, сходит довольно обыденно одетый Синатра… Возможный восторг ожидавших тонет в безразличном потоке отдыхающих. Кажется, все. Но вскоре, исходя из этой безобидной и даже веселой "огоньковской" истории, начали складываться домыслы и слухи: а не встречались ли Кобзон и Синатра во время морской прогулки? Что скажете, Иосиф Давыдович?
– Скажу, что, когда используется "испорченный телефон", факт превращается в то, что называется "слышали звон, да не знают, где он". Так, видимо, и Хулио Иглесиаса, с которым я действительно встречался, приняли за Фрэнка Синатру и тем самым породили новую волну слухов о коварном Кобзоне…
ПОД МАСКОЙ ЕЛЬЦИНА
Самым тяжелым был для меня ельцинский период, потому что мне было очень обидно из- за того, что я так ошибся в этом человеке. Я не ждал от него какого-то особого отношения к себе, но и зла от него не ждал. А ведь какие были у всех надежды на этого человека, когда в 87-м он за критику культа Горбачева попал в убийственную опалу на пленуме, посвященном 70-летию Октября. В том юбилейном году на Красной площади был обычный парад, а у Моссовета состоялся концерт. Холод, помню, стоял жуткий, просто сумасшедший. Однако если ты уважаешь своих зрителей, должен выступать только в соответствующем сцене наряде. Поэтому однажды даже при 26 градусах мороза я выступал, без пальто. Так было и в этот пробирающий до костей холод. И вот, когда я уже заканчивал свое пение, я вдруг в окружении, видимо, своих подчиненных увидел Бориса Николаевича Ельцина, нашедшего в себе смелость впервые за последние 30 лет открыто критиковать в лице Горбачева действующего генсека И… жестоко поплатившегося за это. По всему было видно, в каком тяжелом состоянии находится опальный Ельцин, а то, что он попал в опалу, знали уже все. И тогда, желая хоть как- то поднять ему настроение, я сказал, обращаясь к людям, которые стояли на площади: "Дорогие друзья, пользуясь, случаем, что рядом с нами находится кандидат в члены Политбюро ЦК
КПСС первый секретарь Московского горкома партии Борис Николаевич Ельцин, я хочу вместе с вами поздравить его с праздником и посвятить ему песню". Все зааплодировали. А тогда этот его поступок расценивался как взрыв. Ельцин был национальным героем. Первый раз сказал то, что хотел. Я запел: "Вдоль по Питерской…" И Ельцин тут же пришел за кулисы. Обнял, расцеловал и сказал спасибо. А вечером был прием в Кремле. И я, выступая, опять заметил, что он уже совершенно один. Где-то там Фидель Кастро с Горбачевым, другие высокопоставленные лица, а он совершенно один. Я подошел к нему, отдал ему свою визитную карточку (слава Богу, он жив и не даст соврать!) и говорю: "Борис Николаевич, я знаю, что вам сегодня, наверное, немножко грустно. Поэтому, если вдруг появится желание со мной просто пообщаться, я всегда готов". Ельцин расчувствовался и сказал, что этого никогда не забудет…
А потом… Потом пришел 94-й год, и началась война между Ельциным и Лужковым. И я, будучи приверженцем Лужкова, тоже попал под ельцинские жернова. И сразу стал и наркобароном, и мафиози, и бандитом, и кем только я не стал.
И хоть ни один суд не соизволил установить это, таким я считаюсь и по сей день. Вот так Ельцин сдержал свое слово. И хоть в полной мере я на себе испытал поговорку "Не делай добра, не получишь зла", я все равно не жалею, что поддержал тогда Ельцина…
– Вы, конечно, редкий человек. Еще Путин не родился, а вы уже пели самому Сталину. И вот теперь вы поете Путину…
– Я против такого определения моей роли. Я не Путину, я при Путине пою…
– Хорошо, что я так ошибся, а вы за счет такой моей ошибки нашли точное определение своей роли.
– Знаете, честно вам говорю, я всегда пел народу, но, конечно, мне всегда было приятно, когда первое лицо меня тоже слушало. Я не чувствую никакой разницы, что пел при Хрущеве, при Брежневе или пою при Путине. Никакой разницы(!) по одной простой причине: я пою не вождям, а народу.
– Вместе с тем вы не можете не чувствовать, что все это не случайность, и не потому, что вы перед кем-то выслуживались, а потому, что ваши песни, очевидно, востребованы самой жизнью. Ведь ясно, что, если бы жизнь была категорически против ваших песен, вы бы не смогли сделать того, что сделали.
– Пусть для вас не прозвучит это нескромно, но это чисто творческая моя заслуга. Фактически все последние поколения выросли на моих песнях. Им они были нужны. Полагаю, они, особо не думая обо мне, просто внимательно их слушали и впитывали их. Но… если Ленин слушал "Аппасионату", а Сталин по нескольку раз приезжал на одни и те же произведения в Большой театр, то, скажем, следующие вожди по своему интеллекту… спасибо, что слушали хотя бы таких, как я…
КРЕМЛЕВСКИЕ СОЛОВЬИ
– Вы в те годы, как я вижу, многому научились и многого достигли, — перевожу я разговор на новую тему, и Кобзон подхватывает ее.
– Начнем с того, что попадание в концерты для элиты страны тогда определяло рейтинг артиста. Когда теперь некоторые кликуши начинают язвить: "Во-о-о… "кремлевские соловьи" и прочее…" — я хочу задать вопрос: "Были ли тогда такие, кроме тех, кого не приглашали, кто мог бы сказать, что им плевать на эти концерты?" Напротив, сколько у нас было врагов и завистников из-за того, что именно мы востребованы Кремлем! Недаром считалось, что если его туда зовут, значит это все! Потому что выше не бывает.
– Мне кажется, что вы или не хотите говорить, или действительно не задумываетесь над тем, что значит Кобзон, как личность, как явление последних сорока лет. Вы же оказались больше, чем певец. Точнее, такой певец, который своими песнями стал делать политику через души!
– Знаете, что я вам скажу: моя политика — вот эти пять компакт-дисков моих песен "Звонкая летопись России". Здесь те гражданские и патриотические песни, которые я спел на протяжении своей большой жизни. Вот это моя политика. Когда меня упрекают в конъюнктуре, я говорю: "Я не пел песен о Брежневе. Я пел песни о Родине. Я пел песни о подвиге. Я пел песни о человеке. О матери. О любви. Разве эти песни и конъюнктура — одно и то же?" В советские годы мне не давали никаких орденов и медалей. Но зато мне давали творческие звания: звание народного артиста России мне дали в 1978 году, звание народного артиста СССР — в 1987 году, а звание лауреата Государственной премии СССР — в 1984-м
– Но ведь все это тоже обязательно должно было проходить через Брежнева, Черненко и Горбачева?
– Да, конечно, все это все равно подписывалось в ЦК КПСС.
– А, скажем, сам Брежнев не просил вас спеть ему какую-нибудь песню?
– Никогда в жизни.
– А Андропов?
– Ничего такого не было, хотя я к этому человеку отношусь с огромной симпатией. А вообще… что-то мне не нравится этот разговор. Вместо того чтобы говорить о творческих делах, какую-то конъюнктуру мне "шьете", хотите показать Кобзона — "кремлевским соловьем", который был "свой" чуть ли не для всех кремлевских руководителей…
– Нет. Не так вы меня понимаете. Я хочу показать, что Кобзон был "свой" везде: и для политиков, и для военных, и для людей науки и искусства, и для людей любого труда. Именно поэтому ему уже более сорока лет удается оставаться народным артистом. Вместе с тем я хочу показать, что не за одни только песни знает его народ. Ведь даже то, что Кобзон всегда, подчеркиваю, всегда пел и продолжает петь те же песни, что пел Сталину, говорит о чем- то особом.
ПУТИН И ДРУГИЕ ДЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА