Как подружиться с демонами
Шрифт:
У меня есть две гранаты: осколочная L-2 и зажигательная, с белым фосфором. Я решаю использовать фосфорную: мало того что она выжжет все в радиусе пятнадцати метров, так еще получится отменный сигнал. Я бросаю ее в блиндаж, пригибаюсь и отворачиваюсь, чтобы не нахвататься «зайчиков». Граната взрывается, валит дым. Кто бы ни засел там внутри, выскочит он прямо под мои пули.
Но никто не выскакивает.
Я медлю, все еще надеясь увидеть кого-нибудь из своих. Пыль стоит стеной, и видимость колеблется в пределах двадцати-тридцати ярдов, не больше.
Как и все рации в нашем подразделении, моя — дерьмо двадцатилетней выдержки; все они раздолбаны в хлам, и, хотя мы не раз об этом докладывали, нам их так и не заменили. Мне приходится сделать несколько вызовов, пока кто-то в нашем «уорриоре» не выходит на связь.
— Кто это? — спрашиваю я.
— «Лис». Вы где?
— Я у блиндажа. Где «Эхо» и «Валиант»? — Это позывные Брюстера и Каммингса; нормальные имена по рации запрещены.
— «Кобра», они вас потеряли.
— Ты видел вспышку?
— Вспышку?
— Взрыв фосфорки, баран. Ты что, мать твою, все проспал? Если не можешь вызвать «Эхо» и «Валианта», высылай двоих других зачистить блиндаж.
Так по рации не говорят. Нормальные разговоры тоже запрещены, но мы на закрытой частоте и близкой дистанции, и к тому же я зол как черт.
— «Кобра», не было никакой вспышки. Дайте свои последние координаты.
Сижу и жду. Густая желтая завеса из пыли и песка похожа на газ, серное облако, и я до сих пор не вижу дальше чем на тридцать ярдов. Никто не появляется. Я снова радирую.
— «Кобра», не можем вас обнаружить.
— Твою мать!.. Сейчас брошу гранату. Отслеживай взрыв, придурок фигов!
— Так точно!
Сказано — сделано. Если в блиндаже и был кто живой, сейчас его точно разорвало в клочья. Снова радирую.
— Не бахнуло, старший сержант.
— Что?
— Не бахнуло. Мы вас ищем. Слушаем. Оставайтесь на месте.
Жду еще полчаса. Что меня и впрямь напрягает, так это полнейшая тишина вокруг. Довольно необычно, скажу я вам, учитывая, что кругом война. Артиллерия молчит. Бессмыслица какая-то. Радирую снова, но на этот раз совсем глухо.
Я нутром чую, что блиндаж зачищен. И делаю то, что крепко-накрепко запретил своим бойцам, — одиночную вылазку. Не из храбрости, а от скуки. Я в самом центре боевых действий, и мне скучно; а когда мне становится скучно, я начинаю слишком много думать, и это пугает меня даже больше, чем враг.
Блиндаж плотно окружен мешками с песком, а к ним привалилась большая черная пушка, раскуроченная взрывом. Слышу запах смазки и рваного металла. Подхожу с тыла, двигаясь осторожно и беззвучно. Блиндаж чист. Когда я говорю «чист», то имею в виду, что там нет живого противника. Мертвых же изрядно. Но моя граната тут ни при чем, потому что все тела ужатые, ссохшиеся, как те, что я видел раньше. Скукожились возле своих бывших теней, отпечатанных в пыли. Обломки фосфорки еще дымятся, но никто не шевелится.
Я пинаю ногой груду консервных банок и осматриваюсь. Никаких полезных разведданных не обнаружено, пора возвращаться к своим. Беда лишь в том, что я не знаю, где они, а рация по-прежнему ни гугу. Выбираюсь из блиндажа, чтобы найти возвышенность и попытаться выйти в эфир. Отхожу ярдов десять от мешков с песком и вдруг слышу щелчок.
В реальной жизни все не так, как в кино. Смотрите вы, к примеру, фильм про Вьетнам, где солдат наступает на мину, и вам крупным планом показывают, как меняется его лицо, когда он понимает, что случилось. Затем пауза — и бабах!
Не, так не бывает. Если наступишь на современную мину, останешься без лица прежде, чем оно успеет измениться. Ты и не заметишь, что помер.
Но я наступил и услышал громкий щелчок. Я не знаю, что это, но чувствую под ступней металл. Я надавил на что-то и запустил спусковой механизм.
Я не знаю, что там такое. Может, мина, а может, самопальная растяжка. Ясно одно: если я уберу с этой штуки ногу, мне ее оторвет, а может, и еще кое-что в придачу. Короче, я застрял. Больше никто никуда не идет.
Такие вот шуточки. Желтое марево, видимость двадцать с гаком ярдов, но, если из пылевой завесы вдруг вынырнет иракский солдат, я покойник. Если приподниму ногу — я покойник. Я не вижу, на что наступил, но отчетливо ощущаю под подошвой ботинка какой-то твердый металлический профиль. Может, мина не сработала? Может, какое-то старье валяется тут со времен ирано-иракской войны и даже не думает взрываться? У меня нет способа узнать.
Я чувствую, как по спине ползет червячок пота. Рот забит пылью. Удерживая ногу на мине, я включаю рацию. Мне повезло, на вызов отвечают с первой попытки:
— «Кобра», где вы находитесь?
— Слушай внимательно. Я наступил на мину.
— Черт! Вы в порядке?
— Да; послушай, она не взорвалась. Я прижимаю ее ступней и не могу стронуться с места, а не то рванет.
— Черт! Только не двигайте ногой.
— Кретин! Никакой ногой я не двигаю. Но мне нужно, чтоб вы поскорей меня нашли. И мне нужен кто-нибудь, кто в этом сечет и поможет мне выбраться.
— Так точно! Какие у вас координаты?
— Те же, что я давал в прошлый раз.
— Не может быть, старший сержант. Мы там все обыскали.
— Поговори с Брюстером. Он последний, кого я видел.
— Именно это мы и сделали, старший сержант.
— Так поговорите еще раз, черт бы вас побрал! Я тут живьем зажариваюсь, капрал!
— Так точно!
— Я дам три выстрела, подожду пятнадцать секунд, затем дам еще три. Вы меня услышите.
— При таком шуме трудновато будет, старший сержант.
И я думаю: какой еще шум? Нет никакого шума. Тишь да гладь в пустыне. И тут осознаю, что голос капрала Миддлтона из рации звучит на фоне канонады. Прерываю радиосвязь, трижды стреляю в воздух. Считаю до пятнадцати, даю еще три выстрела. Пытаюсь связаться с Миддлтоном, чтобы получить подтверждение, но не слышу ничего, кроме статических разрядов.