Как сделать детектив
Шрифт:
Любому, интересующемуся историей и теорией детектива, особенно детектива англоязычного, будут полезны работы Джулиана Симонса, авторитетного практика и теоретика жанра, возглавившего после смерти Агаты Кристи Детективный Ютуб, объединяющий английских писателей-детективистов.
Симонс ставит перед собой неблагодарную, но важную задачу: разграничить собственно детектив, криминальный роман, политический «триллер» и т. д. Конечно, говорить о том, что он дает строго обоснованную классификацию, пожалуй, рановато, но первые значительные шаги уже сделаны. Само развитие жанра за десятилетия после второй мировой войны дает богатейший материал для выделения принципиально различающихся и по типу героя, и по типу повествования, и по художественной задаче, поставленной автором, подвидов жанра, который мы по привычке продолжаем за неимением более точного и общего термина именовать детективом. Симонс для обобщения использует термин «сенсационная литература». Но нам к нему еще нужно привыкать.
Неоспоримое достоинство работы Симонса в том, что его занимает не только автор, но и читатель детективов. Он задает, казалось бы, очевидный вопрос: в чем причина необычайной популярности «сенсационной литературы» в самых разных читательских кругах — и начинает отвечать на него с методичностью и дотошностью хорошего следователя. С отдельными мыслями и построениями Симонса можно спорить, но нельзя не признать, что все они побуждают к соразмышлению. Сыщик — «вариант сакральной фигуры шамана, который умеет распознать зло, наносящее вред всему обществу, и преследует его, разоблачая все уловки и отбрасывая «видимости», пока не докапывается до корня».
Быть может, полнее других специалистов Симонс рассматривает социальную задачу детектива, которая выходит за рамки чисто развлекательной функции. Классический детектив прочно стоит на защите интересов и прав власть имущих: «…что касается социальных аспектов, то в течение полувека — с 1890 года и далее — детективная проза предлагала читателям оптимистическую модель мира, где лица, посягавшие на установленный порядок вещей, неизбежно выводились на чистую воду и подлежали наказанию. Единственный персонаж, которому позволялось щеголять интеллектом, был агент Общества, детектив… Чаще всего это был сыщик-любитель, ибо читателю в таком случае было легче отождествлять себя с ним и ставить себя на его место, и ему одному позволялось в определенных ситуациях возвышаться над законом и совершать поступки, за которые человек менее привилегированный, понес бы наказание… (Устраненный, слегка бесчеловечный детектив-суперинтеллектуал вроде Холмса, время от времени преступавший границы закона, приобретал особую притягательность на фоне зловещих фигур анархистов, ибо выступал в роли спасителя общества. Он совершал незаконные поступки во имя благих целей — он был «одним из нас»».
Симонс не без основания обнаруживает в детективе идею служения социальному порядку. Любопытным образом с ним перекликается X. Л. Борхес, обнаруживающий в эстетике детектива столь милую ему приверженность классике: «Что можно сказать во славу детективного жанра? Трезво и уверенно, пожалуй, одно: наша литература движется к хаосу. Поэзия клонится к свободному стиху, полагая, что тот легче регулярного; на самом деле, он куда трудней. Упраздняются герои, сюжет, все тонет в неразличимости. В это столь хаотическое время есть скромный жанр, который пытается сохранить классические достоинства, и этот жанр — детектив… В защиту детективного жанра я бы добавил, что он не нуждается в защите: читаемый сегодня с чувством превосходства, он сохраняет порядок в эпоху беспорядка. Такая верность образцу достойна похвалы и вполне заслуженна».
Детективам, даже самым знаменитым, свойственна одна общая и уникальная особенность — они достаточно быстро и прочно забываются. Ускользают из памяти имена персонажей, хитросплетения интриги, логические построения сыщика. Но остается ощущение атмосферы, чего-то трудно уловимого и не вполне объяснимого в лучших вещах Э. По, А. Конан Дойла, Г. К. Честертона, А. Кристи, Р. Чандлера, Ж. Сименона, Д. Ле Карре… Список, безусловно, можно продолжить. Значит ли это, что несколько десятков или сотен детективов все-таки принадлежат большой литературе? Эллери Куин предлагает такой критерий: «Но если годы и годы спустя вам живо вспоминается первоначальное впечатление, если представление о существе данной вещи, о ее сокровенном смысле или о ее тонких обертонах хранится все это время на какой-то полочке в вашей памяти, значит, она наверняка принадлежит к большой литературе». Здесь вряд ли уместно затевать теоретическую дискуссию о том, что же такое «большая» литература. Но в критерии Куина есть свой резон. Человек, прочитавший несколько книг Кристи и Чандлера, может запамятовать сюжетные перипетии и имена персонажей, но, без сомнения, в памяти останется, скажем так, атмосфера, ибо она разная и воссоздана с необходимой мерой таланта.
Решимся ли мы наконец сказать, что эти произведения принадлежат большой литературе?
Или же станем на точку зрения Сомерсета Моэма, который, с одной стороны, писал, что «детективные вещи Конан Дойла не имеют себе равных по популярности, и нельзя не признать, что создатель Шерлока Холмса, как никто другой, заслужил эту популярность», а с другой — утверждал, что Конан Дойл запечатлевал в памяти своих читателей каждый штрих, каждую черту с такой же настойчивостью, с какой великие мастера рекламы расхваливают достоинства своих сортов мыла, пива или сигарет…» Ясно, что для Моэма популярность и принадлежность к литературе — вещи не всегда совместные. Но ведь Конан Дойл придумал не только «этот неправдоподобный бутафорский персонаж», но и подарил нам ощущение, атмосферу Лондона первого десятилетия XX века. С этим спорить трудно, но нелегко возразить и Моэму.
Сам любитель и мастер парадоксов, знаменитый английский писатель обнаруживает в ключевой фигуре детектива — сыщике — парадоксальное противоречие. В самом деле, любопытно, что получится, если под углом зрения, предлагаемым Моэмом, рассмотреть мисс Марпл, Э. Пуаро, да и самого Холмса: «Как ни старается такой любитель делать вид, будто бескорыстно служит делу справедливости или, если в это не смогут поверить даже читатели детективов, будто он одержим охотничьей страстью, на самом-то деле это бесцеремонный, назойливый тип, который всюду сует свой нос и исключительно из любви лезть в чужие дела занимается работой, которую всякий порядочный человек предоставляет исполнять по долгу службы блюстителям закона и порядка». Вызывает ли у нас симпатию честертоновский патер Браун? Да. Но прежде всего потому, что хочет исправить оступившегося человека, а не покарать его. А мисс Марпл?
Спору нет, есть в этой старой деве некая прелесть времен ушедших, когда устои были тверды, а запросы ограниченны. Но, положа руку на сердце, признаемся в том, что вряд ли кто-нибудь с радостью согласился бы иметь мисс Марпл среди своих ближайших соседей.
Быть может, именно Моэм дает простой и лежащий на поверхности ответ на вечный вопрос: «В чем причина постоянного успеха детектива?» Моэм справедливо считал, что «писатели-детективщики берут тем, что у них есть наготове история и они рассказывают ее коротко». Сам будучи настоящим мастером рассказа, Моэм формулирует законы повествования, которыми пользуются авторы детективов. «Короче говоря, им приходится писать, следуя естественным законам повествования, которым люди следовали еще с тех пор, как какой-то малый с хорошо подвешенным языком рассказал историю об Иосифе в шатрах израильских». Нетрудно заметить, что Моэм говорит об общихпринципах повествования, так сказать, ориентированного на читателя, стремящегося вызвать его интерес. В разные эпохи именно этими принципами руководствовались Шекспир, Рабле, Дефо, Филдинг, Смолетт, Бальзак, Стендаль, Гоголь. Все они рассказывали истории, и притом истории интересные. Не лишена оснований критика Моэмом «серьезных» писателей XX века, которые «позволили убедить себя в том, что в изящной словесности рассказывать историю — это нечто второстепенное, чем можно пренебречь. Так они выбросили за борт наиболее сильное средство воздействия на нашу общую человеческую природу, какое только было в их распоряжении, ибо желание слушать истории, несомненно, всегда было свойственно роду людскому». Для любого исследователя, изучающего функционирование литературы или, попросту говоря, читательский спрос, несомненную ценность представляет следующее наблюдение Моэма: «..писателей-детективщиков читают из-за их достоинств, несмотря на их очевидные зачастую недостатки; «серьезных» писателей читают по сравнению с ними мало из-за присущих им недостатков, несмотря на их выдающиеся зачастую достоинства».
Кажется, Моэм дал нам ключ к успеху детектива и другой «сюжетной» литературы. Но очевидно, что интересной может быть и вполне неправдоподобная история, каких немало и у классиков — у Кристи или даже Конан Дойла. Если разъять, расчленить многие из них, то части окажутся на несколько порядков ниже целого. Характеры персонажей предстанут одномерными, язык обыденным, а нередко и примитивным, интрига, по зрелом размышлении, окажется банальной. Однако, сведенное вместе даром рассказчика, все это дает некое новое качество, художественное единство и художественный эффект — «интересно!».
Это извечное, как нам своевременно напомнил Моэм, свойство литературы и искусства в последнее время как-то стало отступать на задний план. Когда сегодня говорят «интересно», то скорее имеют в виду либо некую социально-политическую остроту, либо формальную новацию. Интерес как таковой, привлекающий читателя всего лишьисторией, поведанной автором, как будто вышел из моды и в нашей «серьезной» литературе. Наверное, не за горами и расцвет отечественного детектива…
Как и все знатоки детективной литературы, Моэм высоко ценит творчество Чандлера и Хемметта. Он поклонник реализма их произведений и особо отмечает созданные ими характеры. Отказ от типажа сыщика-всезнайки, взявшего на себя роль высшего судии, особенно характерен для книг Хемметта: «Сэм Спейд из «Мальтийского сокола»… — циничный плут и бессердечный обманщик. Он и сам так близко подходит к преступной черте, что в глазах читателя разница между ним и преступниками, которых он ловит, совсем невелика. Просто отвратительный тип, но как замечательно он написан!»