Как сделать птицу
Шрифт:
— А-а-а, так ты фан! — ухмыльнулся лысый мужчина в ответ на мое безмолвие. — Хочешь поболтать с Фрэнком? — Он дернул подбородком в сторону Тонкого Капитана.
— Нет.
Я выдохнула это слово, отчаянно желая, чтобы он оставался рядом со мной. Я поняла, что фаны были низшими из низших, и хотя, строго говоря, я на деле не была фаном, я безусловно не хотела, чтобы меня швырнули в их ряды. Во всяком случае, никак не до того момента, когда прекратится аэробика моих мыслей. Я попыталась объяснить сама себе, что у меня нет оснований чувствовать себя закрокодиленной; в конце концов, это были обычные люди, такие же как я, только немножко постарше, с более сексуальными трусиками и с музыкальными инструментами.
Лысый мужчина нахмурился. Он не был философом. Да и вообще, никто из них не говорил о человеческих страданиях или о международных отношениях. Они не открывали антител, не спасали лесов, они даже не писали картин, от которых сердце колотится в груди, так почему я должна чувствовать себя размазанной и приниженной перед ними?
— Я ударник. Так ты видела, как мы дурили, или что?
— М-м-м. Видела. Но не всё. Слишком много народу было.
Он кивнул и направился к холодильнику.
— Хочешь пивка?
— Ага, спасибо.
Я не хотела пива. Я его ненавижу. Но я хотела, чтобы он оставался со мной, чтобы закрыл меня собой. Мне было не важно, кто он и что говорит, лишь бы он оставался рядом. Он был той формой, за которой я могла спрятаться, в которой могла раствориться. Пока я была с ним, я, по крайней мере, сливалась с человеческой массой. Я чувствовала себя медузой, такой мягкотелой, такой внутренней и маленькой.
«Прятаться за него бессмысленно. Они все думают, что ты идиотка, — сказал Некто Противный. — Они знают, что ты жулик». Я слабо возразила, что они, может быть, такие же, как диско-девушка: хорошие изнутри. Может быть, они меня даже не заметили. Но мне не удавалось себя убедить.
Лысый мужчина дал мне пиво, и я опустилась на скамеечку, чтобы приобрести небрежно-ожидающий вид, но я знала, что выглядит это нарочито и у меня не получается сделать это правильно. Поэтому я вздохнула и оставила свои попытки. Я браво сказала сама себе: «Да кому какое дело, что они там думают?» И хотя Некто Противный хмыкнул с большим сомнением, я глотнула пива и в доказательство своего пренебрежительного к нему отношения украдкой еще раз взглянула на Тонкого Капитана.
Он играл бокалом шампанского с отбитой ножкой, стараясь ровно установить его у себя на ноге. Он не разговаривал с девушкой. Парень, над чьей залысиной недавно сокрушались, сидел на краешке дивана, и Тонкий Капитан над чем-то смеялся вместе с ним. Но девушка сидела с другой стороны, и все у меня внутри немного умерло, когда я увидела, как его рука обнимает ее. Да, это определенно было так. Я надеялась, что в первый раз я что-то неправильно разглядела, но его рука была там. Девушка, похоже, тоже не волновалась. Она сидела, закинув ногу на ногу, и улыбалась. Она была хорошенькая, с волосами цвета ржавчины или опавших осенних листьев, с бледной кожей, в зеленой рубахе, джинсах и сандалиях. Ее взгляд блуждал по комнате, словно она искала что-нибудь чуть-чуть более интересное, чем разговор о стрижках. Она заметила, что я смотрю на нее, но, если она и подумала при этом что-то, это было незаметно. Она прижалась к Тонкому Капитану и сказала, что устала. Он потрепал ее по ноге, продолжая разговаривать с «залысиной». Она тут же закрыла глаза и откинулась на спинку дивана, испустив глубокий вздох. Он повернулся к ней и сказал, что если она хочет уехать, то в любой момент может поймать такси. Она неопределенно покивала и потянулась за стаканом вина, как будто ей было все равно, как будто она не собиралась причинять ему беспокойства. Было видно, что он не любит, когда его беспокоят.
Я повернулась к ним спиной. Я смутно сознавала, что ударник со мной разговаривает, но не слышала ни единого слова. Почему я так разодета? Вот что хотел знать ударник. Не знаю, говорила я, желая выбраться из этой комнаты. Мой разум судорожно метался. Мне казалось, что я как-то оседаю, как будто в любую минуту я могу просто скукожиться и все станут в ужасе на меня показывать: «Смотрите! Глупая девчонка скукожилась».
— Фрэнки, ты идешь? — Ударник теперь обращался к нему, к Тонкому Капитану.
Я ощутила слабость. Они направлялись к нам. Тонкий Капитан и девушка. Они оба. Я не смотрела. Я смотрела вниз.
— Ты идешь с нами? — настаивал ударник.
— Нет, мы едем домой, — ответил Тонкий Капитан.
Он стоял рядом со мной. Я видела девушку, во всяком случае ее нижнюю часть. Она не держала его за руку.
— Ну, тогда пока, — сказал ударник легко, как будто это не имело значения.
— Ага, удачи вам. — При этих словах Тонкий Капитан бросил взгляд на меня. Он посмотрел на меня сверху вниз, точно я была кусочком грязи на его ботинке. И даже не на его ботинке, на ботинке ударника. Я была чем-то, что должен был смахнуть ударник. Он даже не узнал меня. Все, кто там был, должно быть, увидели, что я просто фан, который не заслуживает даже простенького приветствия.
— Пока, Лана, — сказал ударник.
— Пока, — сказала девушка. Она неуверенно мне улыбнулась. Я видела, что она мне сочувствует. И почему-то я ей тоже посочувствовала. Не знаю почему, но неожиданно она показалась мне очень печальной. И мне даже пришло в голову, что, если бы она училась в моей школе, мы с ней могли бы подружиться.
Глава двадцать шестая
К тому времени, как я оттуда выбралась, было уже поздно, и улицы опустели, что меня порадовало, поскольку я нуждалась в уединении. Если бы я могла, то вытащила бы себя из своего тела и выбросила в мусорное ведро или закидала грязью. Какое-то время я сидела на низкой кирпичной стене, подтянув колени к подбородку и положив на них голову. Я представила, как разливаюсь по всей улице, стекаю на мостовую растаявшим мороженым, и людям, когда они утром направляются на пляж, приходится через меня переступать. Какую грязищу я бы там развела. Такие люди, как миссис миссис Поррит, говорили бы: «Вы видели Манон Кларксон? Поздно ночью она растеклась по всей улице. Как это на нее похоже — развести такую грязь и беспорядок. Она всегда была безнадежным ребенком».
А моей маме было бы стыдно. Но она не стала бы это обсуждать, ни с кем не стала бы. Мой папа поспешил бы сюда и принялся наводить порядок.
Однажды я попробовала испечь папе на день рождения торт в качестве сюрприза. Признаю, я до некоторой степени применила творческий подход: я не стала в точности следовать рецепту, и готовый торт напоминал потерявшую форму шляпу. Но я все равно украсила его свечами, и когда я подала его к столу, мама ткнула в него вилкой и рассмеялась. Она сказала: «Ох, Манон, ну почему ты такая безнадежная?» Я не ответила ей, поскольку не знала, почему я такая безнадежная, а Эдди взял кусочек. На его тарелке он смотрелся весьма неряшливо. Он сказал, что торт вкусный, но мама только фыркнула. Папа не проронил ни слова. С того дня я уже никогда не пыталась испечь торт. Я не из тех, кто умеет печь. Но люди по-прежнему продолжали фыркать в мой адрес. Некто Противный был чемпионом по фырканью. И у него, конечно, нашлась для меня парочка слов, инфицированных фырканьем. «О боже, сначала ты выставила себя полной дурой, а теперь вот расчувствовалась до слез. Что я тебе говорил? Ты безнадежна».
Меня тошнило от этого слова — «безнадежна». Его, как дурацкий колпак, водрузили на меня давным-давно, словно я всегда буду оставаться кем-то ни на что не годным, неспособным должным образом прокладывать себе дорогу в жизни или же разводить огонь, жарить цыплят, носить красивые платья. Словно на мне лежит печать проклятия. И ничего не остается, как только в это поверить, потому что всегда ведь веришь тому, что тебе говорят. А потом не успеешь и оглянуться, как и вправду станешь безнадежным, старым и противным существом, которое теперь уже готово водружать подобные слова на других.
Так бывает, когда встречаешь злую рычащую собаку и говоришь себе: «Я не должна пугаться, потому что собака почувствует мой страх и нападет на меня». Но одна только мысль, что собака почувствует ваш страх, оказывается настолько устрашающей, что возникает новый страх: страх, что ваш страх обнаружится. Жизнь казалась полной этих рычащих собак, заставляющих вас не любить собственную нелюбовь, бояться собственных страхов, слишком усердно стараться их спрятать, надеть красное платье поверх своего худенького дрожащего тела. Кого я пытаюсь убедить?