Как сделать птицу
Шрифт:
Я не простила Эдди, пока еще не простила. Я не простила ему того, что он оставил меня здесь одну. Пожалуй, я злилась не на Эдди, а на жизнь. В моем сердце все, что касалось этой истории, было сырым, если вы понимаете, что я имею в виду, там все было кровавым, мягким, недожаренным. С тех самых пор, как все это произошло, дни прокатывались надо мной один за другим, один за другим, как дыхание, как бессознательное действие, вдох-выдох, вдох-выдох, день пришел и ушел, пришел и ушел. Было не за что зацепиться, не находилось ничего, что помогло бы отличить один день от другого. Как трасса без дорожных знаков, без перекрестков. Мои края износились и обтрепались
Я сказала себе, что я на самом деле этого не хочу, как будто Бог мог меня услышать, ведь Бог никогда не давал мне того, что я хотела. Впрочем, Бога не проведешь, точно так же, как не удастся притвориться перед рычащей собакой, что вы ее не боитесь.
И даже если Некто Мудрый находится за этой дверью, захочет ли она принять меня? Я строго разъяснила сама себе, что не важно, что она подумает, раз уж я приехала сюда из такого далека. Конечно, мне уже до смерти надоело беспокоиться о том, что подумают люди, и разве не настал уже почти тот час, когда я должна расчистить место, где смогут расположиться мои собственные, а не чьи-то чужие мысли. Я ударила молоточком по двери. Три раза. Было очень приятно преодолеть страх и опасения и покончить с ними.
Сначала не последовало никакого отклика. Я прижалась ухом к двери. Мне показалось, что я слышу какое-то шарканье, или сопение, или что-то еще, но потом все стихло. Я снова постучала. На этот раз отклик определенно был. Более внятное движение; а потом и звук шагов, приближающихся к двери. У двери шаги остановились. Кто бы ни находился по другую сторону, он смотрел на меня сквозь эту дырочку. Я чувствовала, что, проходя сквозь нее, его взгляд заостряется. Я уставилась на свои босые ноги. Я не позволяла себе фантазировать на тему, как я смотрюсь сквозь эту дырочку, но и не могла себя заставить взглянуть прямо в нее.
Кем бы ни была Д. Уолтон, она, похоже, размышляла. Узнала ли она меня? Неожиданно я подумала о глазах Эдди. О том, как они стремительно скользили над миром, сканируя его, никогда не останавливаясь, подобно ворону, летящему над пастбищем, низко над землей. Подумала я и о себе, о том, как я стою и жду, а на сердце у меня полная неразбериха.
Из-за двери донеслось протяжное сопение. А потом она начала открываться.
Глава двадцать восьмая
Я сразу же узнала Д. Уолтон. Она не была ни Деметрой, ни Делией.
Он опирался о дверной косяк. Напротив моего лица была его подмышка, за ней маячило, как Луна-парк, лицо. Трэвис Хьюстон.
— Малышка Манон, — сказал он.
Я стояла, уставившись на него.
— Ну, и какого черта ты здесь делаешь, зачем колотишься в мою дверь в такой час? Ты понимаешь, который час? Уже два, черт возьми!
— Я не знала, что это вы.
— Да ну? А вот теперь знаешь. — Трэвис снова засопел. Он был голый, если не считать пижамных штанов, которые он придерживал рукой.
И тогда я вспомнила. Как мы с папой сидели в машине, на той самой дорожке. Как мама неслась вниз по лестнице, туго запахнувшись в пальто. Как папа сказал ей, и как она осела будто подкошенная на цемент, и как на нее смотрели со всех балконов, когда она рыдала и тряслась, словно двухлетний ребенок. Папа вышел из машины и помог ей встать.
— Тебе нужно где-нибудь переночевать, да? — зевнул Трэвис.
— Нет. — Я просто стояла в дверях. Теперь у меня ничего не осталось, огромное облако надежды стремительно из меня вырвалось. Я чувствовала себя лопнувшим воздушным шариком.
Он пожал плечами и сложил руки на груди.
— Ну а чего тебе тогда нужно? Ты выглядишь как уличная девка, понимаешь ты это? Ты выглядишь как чертова уличная девка. Хорошо, что тебя никто не подцепил.
Я заплакала. Я глотала слезы, но он их заметил.
— Господи Исусе! Не надо мне тут ничего устраивать. Лучше проходи. — Он отошел от двери.
Я точно знала одно: я хотела домой, но мои ноги понесли меня внутрь, потому что мои ноги не умели думать.
Комнатка была маленькой, с большим телевизором и музыкальным центром. Там стояли две одинаковые коричневые кушетки, а между ними — столик с пепельницей, кальяном и аккуратной стопкой журналов Rolling Stone. Окно прикрывали тонкие нейлоновые занавески, наводившие на мысль о подштанниках старой дамы. По замыслу они были белыми, в действительности же — серыми и неподвижными. В одном из углов, рядом с большим стеллажом, заполненным пластинками, был установлен вентилятор. В комнате пахло какими-то воскурениями. Я села на кушетку напротив окна. Трэвис развалился на другой. Я поймала себя на том, что рассматриваю керамическую грудь, стоящую на одной из музыкальных колонок. Она была полой, с дырочкой в соске, через которую можно было наливать воду.
— Это кувшин, — ухмыльнулся Трэвис. Я быстро отвела глаза в сторону. — Дошло? Кувшин. — Он испустил короткий пронзительный смешок.
Я смутилась, как будто он смеялся над моей грудью. Поэтому я просто уставилась на ковер. Думаю, чувство юмора мне отказало.
— Я знаю, что тебе нужно, — заявил он. — Тебе нужно дернуть.
— Что?
— Ну, в смысле, косячок. Чертовски помогает, когда тебе херово. — Он склонился к маленькому столику и постучал по кальяну. — Забью тебе травки, если хочешь.
Я неуверенно кивнула. Меня больше ничто не волновало так, как раньше: ни Тонкий Капитан, ни Париж. Я хотела успокоиться. Я хотела по-настоящему успокоиться.
Трэвис принялся за работу. Он растирал, забивал, суетился в поисках зажигалки.
— Ну, так я слышал, твоя мама уехала жить обратно во Францию.
— М-м-м, — сказала я. — Она там живет со своей семьей. С сестрой. — Я, прищурившись, посмотрела на Трэвиса. На самом деле я не хотела, чтобы он о ней так говорил, так, будто он имеет на нее какое-то право. Я вспомнила, о чем мне рассказала Айви. — Мама врала всем, Трэвис. И тебе тоже. — Не знаю, что заставило меня это сказать. Может быть, я хотела слегка пошатнуть и тот мир, в котором жил Трэвис.
— Ты че имеешь в виду, Манон? Че ты там говоришь?
— Она никогда не была актрисой. Она врала. Она действительно приехала сюда с театральной труппой, но она только костюмами занималась. Знаешь, она ведь приехала даже не из Парижа, а из городка под названием Пуатье. Она работала костюмершей. — Последнюю фразу я произнесла как старый горький пропойца и вдобавок к этому фыркнула.
Похоже, Трэвиса это нимало не огорчило. Он разразился диким хохотом.
— Очень может быть. — Он начал закладывать в кальян травку, с веселым удивлением покачивая головой.