Как стать богом
Шрифт:
Послано из Армавира в Петроград, 22.6.23, уже отъелись, уже котлеты жрут, масло фунтами. Пирожки… Как с гуся вода! Будто и не было ничего ни голода, ни войны, ни катастрофы. Все проходит! Одни котлеты вечны, сделанные заботливыми ручками…
Сцена 17. Прогулка с Тимофеем
СЮЖЕТ 17/1
Он пристраивается к компьютеру, чтобы занести все данные по конвертам и открыткам в базу, но тут Тимофей
— Животное. Обоссался уже?!
«Еще нет, но скоро», — откликается Тимофей, усиленно вращая обрубком хвоста, попискивая и страстно дыша.
Потом он, задрав тощую задницу, ложится на передние лапы и так мотает головой, что черные уши его разлетаются как лохмотья на ветру и слюни летят во все стороны. Надо и пора выводить. С семи утра человек не ссамши. Не то что некоторые, привилегированные, которые по два раза в час… Смешной пес, ей-богу. Хорошие люди — собаки. В отличие от людей. Собаки — хорошие люди, а вот люди, как правило, — паршивые собаки…
— Интересно мне знать: почему Вадим называет тебя Ермак Тимофеевич? — приговаривает он вслух, приспосабливая поводок к ошейнику, — Какой же ты Тимофеевич? Ты у нас какой-нибудь Рексович. Уж, как минимум, Артемонович… Артемонович не возражает — он рвётся гулять и согласен на любой вариант.
СЮЖЕТ 17/2
Перед выходом он смотрится в зеркало. Поправляет берет. Ласкает горстью восьмидневную щетину. Остаётся вполне доволен собою и осторожно приоткрывает входную дверь. Маловероятно столкнуться здесь с опасностью, но… как известно, самые неприятные случаи в жизни именно маловероятны. Осторожность еще никому не вредит…
Он выходит в коридор и, придерживая беззаветно рвущегося с поводка Тимофея, принимается тщательно запирать дверь на свою территорию. Здесь, за этой дверью, у него все свое: свои шесть с половиной квадратных метров, и своя кухонька с газовой плитой, и свой санузел со своей страшненькой на вид, но вполне годной к употреблению ванной. Когда-то здесь жила прислуга. Как же ее звали на самом деле? Анастасия Андреевна ее звали, вот как, а он звал ее Асевна и любил больше всех на свете. Она была большая, мягкая, добрая, и около нее всегда замечательно пахло тянучками… Собственно, никого, кроме нее, он, пожалуй, никогда не любил, так что и сравнивать, пожалуй, было не с кем…
Пока он возится с замками (замков три плюс специальное стопорное устройство для надежности), из-за поворота бесшумно появляется, вдруг, фигура в белом и останавливается там, в деликатном отдалении, — странная и даже жутковатая в колеблющемся свете невидимой лампады. А он вдруг слышит монотонное пение, на самом пределе слышимости, и не пение даже в привычном смысле этого слова, а как будто в несколько голосов полушепотом читают нараспев что-то ритмичное.
СЮЖЕТ 17/3
— Здравствуйте, — говорит он на всякий случай в адрес белой фигуры и получает в ответ беззвучный поклон со сложенными у груди руками. Узкоглазое темное лицо неподвижно и не выражает ничего, кроме абсолютного нечеловеческого спокойствия. Он ждёт две секунды, но более ничего не происходит, да и не может происходить: арендную плату они внесли (строго в соответствии) четыре дня назад, а больше предмета для общения у них нет, да и быть не может, и он вежливо говорит: «Саёнара», мгновенно исчерпав свои познания в японском на добрую четверть.
Он всегда вежлив с этими людьми, но, на самом деле они не нравятся ему — точно так же, как и все прочие люди на этой земле. Однако, эти узкоглазые платят деньги, хорошие деньги за те четыре комнаты, где он жил когда-то с родителями и куда теперь вход ему запрещен. Не потому запрещен, что загадочные арендаторы не хотят его там видеть — может быть, они как раз и не имеют ничего против того, чтобы пригласить, познакомиться поближе, обласкать, может быть, даже попытаться приобщить его к этому своему пению шепотом, к странно пахнущим своим лампадам и к белым одеяниям, а потому запрещен ему туда вход, что он сам себе его запретил, раз и навсегда отрезав себя от того, что было когда-то, и оставив от прошлого только комнатку Асевны с личным своим сортиром и персональным вход-и-выходом, который в прошлом назывался «черный ход».
СЮЖЕТ 17/4
Он, осторожно прислушиваясь и оглядываясь, спускается по черной лестнице, которая на самом деле не черная, а грязно-серая, с грязными окнами во двор (которые не моют со времен становления советской власти), с прихотливо изуродованными, скрученными каким-то невероятным силачом железными клепаными перилами (пребывающими в этом первозданном виде еще со времен блокады).
На Тимофея здесь вся надежда: он чутко не любит незнакомых, и никакой бомж, никакой посторонний бандюга не имеет шанса уклониться от его неприязненного внимания. Впрочем, по черепу на этой лестнице можно получить и от хорошо знакомого человека — например, от Кости-Драника с четвертого этажа…
СЮЖЕТ 17/5
Оказавшись на бульваре, он предоставляет, наконец, Тимофею свободу постоять с задранной правой задней столько времени, сколько это необходимо для полного удовлетворения, а сам между тем внимательно оглядывает окрестности. Час Собаки уже наступил, но в поле зрения, слава Богу, ничего по-настоящему опасного не наблюдается. Есть там мраморный дог, вышагивающий, словно собственный призрак, рядом со своей элегантной хозяйкой, этакой накрашенной сукой в мехах и с неестественно длинными ногами; есть знакомая старая овчарка с отвислым пузом и провалившейся спиной; и еще какая-то мелочь мелькает между деревьями: извечно унылая такса длиной в полтора погонных метра, визгливая, но безопасная болонка с шестого этажа и еще какая-то черненькая, незнакомой породы и вообще незнакомая, с хозяином в виде шкафа, с ножищами, словно у Идолища Поганого.
Главного врага, черного терьера Борьки, не видно пока, и, даст Бог, не будет сегодня вообще. Он со своим омерзительным новороссом иногда пропадает на несколько дней совсем, а иногда гуляет в другое, не как у всех нормальных собак, время. Задерживаясь у каждого дерева, они шестуют до самого конца бульвара, ни с кем не подравшись и вообще тихо-мирно-индифферентно. Тимофей идет без поводка: он не из тех, кто уносится, вдруг, в полном самозабвении — пусть даже за самой привлекательной дамой. Он так боится снова потеряться, что даже не отбегает дальше второго дерева, а если это и случается ненароком, то тут же останавливается и ждет, совершая ритуальные вращения обрубком хвоста.
СЮЖЕТ 17/6
Смешной пес, ей-Богу. Здорово, надо полагать, натерпелся он от предыдущих своих хозяев, а может быть, просто забыть не может ужасов безпривязного своего существования в большом городе, равнодушном, как поребрик, и жестоком, как голодная смерть. Он совсем уже собирается развернуться на сто восемьдесят (тем более, что природа, а точнее — проклятая аденома, уже напоминает, что «пора вернуться в хазу, к родному унитазу»), но задерживается, обнаружив за углом, видимо, в районе той самой штаб-квартиры, о которой говорил закаканец-Вадим, небольшую, но вообще-то не типичную здесь толпу обывателей, запрудившую все пространство тротуара и даже разлившуюся отчасти на мостовую.