Как стать добрым
Шрифт:
— У вас есть дети?
— А как же.
— Муж вас бьет? Он с вами жестоко обращается?
— Нет. Уже не обращается. Ни жестоко и никак вообще. Раньше он умел жестоко обращаться — правда, только на словах, но теперь он увидел свет. Он посвященный. Не тот свет, что у вас. Немного другой.
— Ну-у, в таком случае… — Ответ уже готов был сорваться с ее языка, но тут она снова остановилась. — Нет, ну это же просто смешно. Я не могу… Нет, не могу.
— В таком случае, — я аккуратно выхватила рецепт из ее пальцев, — я тоже не могу.
— Не поняла?
— Что ж тут непонятного.
— Ну что вы городите — какая работа? Моя работа состоит вовсе не в том, чтобы давать вам такие советы. Пожалуйста, верните рецепт.
— Нет. Рецепта вы не получите, пока не дадите совет. Неужели так трудно сказать: да или нет? Я же не многого прошу. Оставаться мне или уходить — вот и все. Господи, неужели люди вашей профессии столь нерешительны? Неудивительно, что церкви пустуют, когда вы не можете ответить на простейшие вопросы. Разве вы не понимаете? Это все, чего мы от вас ждем. Рассейте наши сомнения. Иначе бы мы к вам не пришли, а сидели бы дома.
— Думаю, вы все равно поступите по-своему, так что не имеет особого значения, что я скажу.
— Вот и неправильно. Неверно. Потому что у меня совершенно нет больше никакой инициативы. Помните «The Dice Man» [59] — эту книгу мы все читали в колледже? Может, в богословском колледже ее не читают, но в любом нормальном колледже ее знают. Так вот, я — женщина-викарий. Я исполню все, что вы скажете. Уйти или остаться?
Она остановила меня рукой и посмотрела на меня, долго и изучающе.
59
«Человек-кубик» — роман Люка Ринхарта, изданный в 1971 г., о человеке, который принимал любые решения, бросая игральные кости.
— Оставайтесь.
Вдруг я ощутила себя совершенно беспомощной — так происходит, когда отрезана дорога назад и из альтернатив, стоящих перед тобой, предстоит претворить в жизнь только одну. Мне моментально захотелось очутиться на две секунды раньше, в том времени, когда я еще не знала, что делать. Когда оказываешься в таком запутанном положении, брак становится чем-то вроде ножа, воткнутого в живот. Тут, что ни делай, лучше не станет. Бесполезно спрашивать человека с ножом в животе, какой выход он посчитает счастливым? Потому что счастливого выхода для него уже не существует. Речь идет лишь о том, как выжить: с ножом в животе или без него? Хотите знать, что на этот счет говорит медицина? Так вот — медицинская мудрость гласит, что нож лучше оставить в ране. В самом деле.
— В самом деле?
— Да. Я же викарий. И не могу советовать людям разрывать браки по мгновенной прихоти.
— Ха! Так вы считаете, это моя прихоть?
— Простите, но вы уже начинаете спорить. Вы хотели знать мое мнение — я вам его высказала. Вы остаетесь и никуда не уходите. Теперь я могу получить свой рецепт?
Я вручила ей заветный листок. Тут же мной овладело легкое замешательство.
— Я не стану никому рассказывать, — сказала она, — что здесь произошло. Но у меня складывается впечатление, что у вас этот день не заладился с самого начала.
— А я, в свою очередь, обещаю никому не рассказывать про то, что вы поете перед прихожанами, — ответила я.
Наши профессиональные проступки имеют разную степень тяжести и последствий. Возможно, она сама имеет право решать, как именно вести проповеди — с музыкальными цитатами или без. Я же, с другой стороны, шантажировала пациента, пытаясь выбить совет в обмен на лекарство.
— Удачи вам.
— Благодарю.
В смущенном состоянии чувств, но уже не чувствуя той неловкости, что овладела мной минуту назад, я покровительственно выпроводила ее из кабинета. Больше я ее не увижу.
— Слушай, Ребекка, — спросила я перед уходом с работы свою самую близкую подругу, — а ты когда-нибудь шантажировала пациентов?
Ребекка совершила в своей жизни немало плохих поступков, и некоторые из них — в рабочее время.
— Кто тебе сказал? — вспыхнула она. Но, тут же придя в себя, поспешно добавила: — Ну что ты, как ты могла обо мне такое подумать — ты, моя лучшая подруга…
И т. д.
Она так и не поняла, что за моими словами скрывалась попытка признания, а не обвинения. Вот почему с Ребеккой всегда приятно поболтать: она никогда не дослушивает.
Дома я собиралась поговорить с мужем, но в последнее время он общался только с ГудНьюсом. Они стали неразлучной парочкой — нечто вроде сросшихся макушками сиамских близнецов. Постоянно застаешь их, склонившихся лоб в лоб за листочком бумаги, и кажется, будто из темечка в темечко их пробивает невидимый общий поток психической энергии. В прежние времена я бы еще рискнула спросить Дэвида, что там, в этой бумажке, — потому что было бы, в конце концов, просто невежливо не проявить интереса к предмету, которому они придают столь глобальное значение. Но сейчас такое любопытство было бы праздным и неуместным. Это любопытство рядового, пожелавшего узнать, что там чертят в своих картах господа генералы. Мы с Молли и Томом отныне были простыми солдатами — наши судьбы решались в штабной палатке.
Я постучала в невидимую дверь штаба.
— Дэвид, можно с тобой поговорить?
— Что такое? — с неохотой поднял он голову от стола.
— Нам необходимо обсудить пару вопросов.
— Что, прямо сейчас?
— Если это возможно, — подчеркнуто заметила я.
— Ну говори.
— Можем мы сегодня поужинать вместе?
— Мы делаем это каждый вечер.
— Я имею в виду — только мы с тобой. ГудНьюс мог бы посидеть с детьми. Если у него найдется свободное время.
— Сегодня? — ГудНьюс сверяется со своим ментальным органайзером и выясняет, что сегодня вечером у него есть «окно».
— Ну, тогда ладно. Так ты считаешь, нам есть о чем поговорить?
— Вообще-то, да.
— О чем?
— Я же сказала — надо обсудить пару вопросов. Может, стоило бы поговорить о том, что случилось вчера вечером и отчего я сорвалась. Мне бы хотелось объясниться.
— Ах, ты насчет этого… — Не беспокойся. Такое со всеми бывает. Срывы у всех случаются, время от времени.