Как стать плохим

Боукер Дэвид

— С мамой тебе точно ничего не светит. Ничего.

— Вот именно, — устало подтвердил Уоллес. — Именно поэтому она в моем списке.

Я вздохнул.

— Знаешь что? Надо нам больше на людях бывать, а то жизненные силы утекают.

— Какие такие силы?

— Слышал, как говорят на Таити? «Пожри жизнь — или жизнь пожрет тебя».

— И что это значит?

— Сам посуди. Мы день заднем делаем одно и то же. Мы даже говорим то же самое.

Уоллес сделал большой глоток, поставил бокал и долго смотрел, как в нем колышется пена.

— Наверное,

поступать надо по ситуации. Уоллес отошел в туалет, а я взял еще пива.

— Не смотри, — прошептал Уоллес, вернувшись. — Сказал же, не смотри! Там сидит какой придурок, пялится на тебя. Как будто хочет убить.

Я обернулся. За столиком у окна сидел Гавкер. В пестрой рубашке с коротким рукавом, тщательно причесанный, с золотым кулоном на шее. Мой недавний обидчик сидел, курил и взирал на бокал с пивом. Рядом сидела противная толстуха с рыжими прядями в волосах и лицом, словно отлитым из бетона. Наверное, жена. Они с Гавкером были просто созданы друг для друга.

Гавкер и впрямь бросал на меня смертоубийственные взгляды. Жена от него не отставала.

— Че-ерт, — простонал я.

— Что? — насторожился Уоллес.

— Это тот самый парень.

— Который попал в тебя кирпичом?

— Нет.

— Который книгу поджег?

— Нет. Тот, который избил меня за то, что я его сына от какого-то мальчишки оттащил.

— Скажем прямо, — усмехнулся Уоллес, — ты у нас личность известная.

Я попытался привлечь внимание бармена, но он был занят молоденькой официанткой.

— Вот твой шанс, — шепнул Уоллес.

— Какой еще шанс?

— Говоришь, он тебя в тот раз врасплох застал? А теперь ты застань его врасплох! Давай иди и врежь ему.

— Уоллес, он на меня в упор смотрит. Как я застану его врасплох?

— Я просто предложил.

— У меня другое предложение: допивай. Мы уходим. Мы вышли, Гавкер с женой последовал за нами. Толстуха погрозила Уоллесу кулаком:

— Ты грабли-то не распускай!

— Простите? — переспросил Уоллес.

Этого оказалось достаточно. Жена Гавкера схватила моего друга за волосы и принялась его бить. Уоллес изо всех сил пытался вырваться. Гавкер хохотал, его гнилые зубы поблескивали от пива и слюны.

— Дура! — крикнул он наконец жене. — Другой!

Впрочем, толстухе было плевать, с кем драться. Уоллес побежал, она рванула за ним. Ее жирный живот колыхался под платьем, больше всего похожим на огромную оранжевую палатку. На тихой улочке в приличном районе выглядело это все довольно дико.

Гавкер осклабился.

— Канай отсюда, усек?

Он резко шагнул ко мне, я отшатнулся и чуть не упал. Гавкер рассмеялся.

Я побежал за Уоллесом. Толстуха тем временем ухватила его и пыталась свалить на землю. Уоллес вывернулся и ударил ее. Жена Гавкера покачнулась и упала спиной на ограду. Я оглянулся: за нами с громкими воплями гнался Гавкер. Мы с Уоллесом побежали со всех ног.

Уоллес весил больше, чем я, да и спортивной формой не отличался.

Вероятно, поэтому он и попался толстухе. Гавкер, который бегал хуже нас обоих, догнал Уоллеса на углу, стукнул разок, да и отпустил. Остановиться мы решились только через четыре улицы. Переглянулись и захохотали. Не то чтобы нам было смешно. Смешного тут было мало. Это был смех отчаяния.

Я оглянулся. В тусклом свете фонарей на асфальте выделялись темные пятна, как будто кто-то из нас испачкал ноги в масле. Я оглядел Уоллеса: он шел неуверенно, через шаг спотыкался. Тут я понял, что темная жидкость течет у него из бока.

Уоллеса пырнули небольшим ножом чуть повыше правого бедра. Рана неглубокая, однако зашивать все равно пришлось. Рано утром, когда мы добирались домой из травмпункта, Уоллес мне заявил:

— Я, наверное, некоторое время по барам ходить не буду.

— С ума сошел! — возмутился я. — Если случилось что-то дурное, надо сразу же компенсировать положительными эмоциями.

— Согласен, — кивнул Уоллес. — Просто с тобой не хочу никуда ходить.

— Шутишь?

— Ничуть. Рядом с тобой небезопасно, Марк. Тебе катастрофически не везет. Если честно, по-моему, ты проклят.

Назавтра было воскресенье. Я обедал с родителями. Они по-прежнему жили в доме на мосту Кью — в доме, где я вырос. У дома, как и раньше, стоял фургон-холодильник, а на обед по выходным подавали первосортное мясо, ведь у папы свой мясной магазин, «Еда Мэддена». Я пришел к часу. Мама поцеловала меня, а папа с Томом (они уже сидели за столом) что-то проворчали. Том — мой брат, младше меня на два года. У нас отличные отношения, но общей темы для разговора мы до сих пор не придумали. Том работает у отца; спит и видит, как дело перейдет к нему.

Родители спросили, откуда у меня шишки. Я рассказал про Гавкера, а о Каро упоминать не стал. Мама с папой так и не простили ей моих провалов на экзаменах. Рассказал я и про безалаберного полицейского.

— А ты на что надеялся? — усмехнулся папа. — На страстный поцелуй?

В качестве иллюстрации своих слов отец высунул язык и совершенно непристойно поводил им.

— Морис! — возмутилась мама.

— Что ж, видимо, он не сознает, что подразумевает под собой сущность мужчины.

(Вы, наверное, удивлены, что простой лондонец из рабочих употребляет слово «сущность» или «подразумевать», но мой отец полон неожиданностей.)

— Дай-ка угадаю… — Братец принялся накладывать на тарелку жареную картошку. — Ты его просветишь.

О, такие разговоры были папиным коньком.

— Да, ему надо учиться. Если тебя ударили, надо ударить в ответ. И нечего в полицию жаловаться. Можно подумать, полиция кому-то помогла.

С тех пор, какя в подростковом возрасте открыл для себя Ника Хорнби, меня не покидало желание укрепить связь с отцом. До сих пор мне это не удавалось. Он не понимал, с какой стати мне продавать букинистические книги, а я не понимал, зачем всю жизнь проводить среди сосисок.