Как стать знаменитой

Моран Кейтлин

Девушка от изумления теряет дар речи и просто смотрит на свою руку, на отпечатанную на ней надпись: «Эта девчонка принадлежит «Брэнки». 12. 09. 1994. 21:00. Electric Ballroom, Камден».

– «Брэнки» – это мы. Мы всегда тебе рады, – говорит Сюзанн, эффектно взмахнув рукой.

Девушка по-прежнему смотрит на свою руку.

– Это наш следующий концерт. Через две недели. Обязательно приходи! И приводи с собой подруг! Приходите все вместе! – говорит Сюзанн и идет прочь.

– Эй! Что такое «Брэнки»? – окликает ее девчонка, наконец вышедшая из ступора.

– Вся твоя жизнь! Отныне и впредь! – кричит Сюзанн,

не оборачиваясь.

Это наше занятие на следующий час: мы высматриваем в толпе подходящих девчонок – девчонок с пирсингом, с разноцветными волосами, девчонок в «мартинсах», толстых девчонок, девчонок с голодными, яростными глазами – и ставим им на руки печати с рекламной татуировкой концерта «Брэнки».

Кое-кто возмущается: «Эй, что ты делаешь?» На что Сюзанн отвечает: «Бесполезно бороться с неудержимой стихией», или: «Когда я прославлюсь, будешь рассказывать об этом подругам», или, если вдруг кто возмущается особенно громко: «Это, блин, просто чернила. Они легко смываются. Что ты так распсиховалась?»

– Это Джулия подала идею с печатью, – объясняет мне Сюзанн, пока мы стоим у входа в Манеж и разглядываем толпу. – Вместо бумажных листовок.

– Ненавижу бумажный мусор, – говорит Джулия. – И вообще любой мусор на улице. От него забиваются водостоки. И происходят локальные наводнения.

Я киваю, делая мысленную пометку, что Джулия боится локальных наводнений.

Я на миг отвлекаюсь, задумавшись, и вдруг замечаю, что Сюзанн нет рядом. Она стоит шагах в десяти от входа, в окружении четырех здоровенных парней – двое в футболках с Oasis, – и, похоже, у них назревает конфликт.

Мы с Джулией бежим к ней.

– Почему ты ставишь печати только девчонкам? – спрашивает у Сюзанн один из парней.

– Да, мы тоже хотим печати. Они вообще для чего? – спрашивает другой.

От них прямо исходит опасность, как это бывает, когда молодым мужикам нечем заняться и они ищут, до кого бы докопаться. Они словно стайка усатых китов – рыщут по океану, разинув пасти, в поисках питательного планктона.

– Прошу прощения, парни, – отвечает Сюзанн бодрым голосом, – но это концерт только для девочек. Так что сегодня вы без печатей. Вам не положено.

– Это неправильно, чтобы «только для женщин». У нас равноправие. Когда «только для женщин» – это сексизм, – говорит самый мелкий из этой четверки и самодовольно глядит на Сюзанн. – Ты что, сексистка?

– О да. Я убежденная сексистка, – отвечает она с лучезарной улыбкой.

Парень обескуражен. Такого ответа он не ожидал.

– Значит, по-твоему, все мужики сволочи? – Он явно уверен, что Сюзанн скажет «нет».

– Я не знакома со всеми, – рассудительно отвечает она.

Один из парней делает шаг вперед и открывает рот, собираясь продолжить спор. Сюзанн вздыхает, вынимает из рюкзака маленький красный ревун и нажимает на кнопку. От резкого звука у меня сводит зубы, а глаза, кажется, вот-вот лопнут. Это не детский клаксончик, а настоящее звуковое оружие.

Весь Камден замирает – и смотрит на Сюзанн.

Наконец она отпускает кнопку. Затихающее эхо как будто сползает по стенам.

– Ну что, в паб? – Сюзанн решительно направляется в сторону «Своих людей».

Я бегу следом за ней.

– Зачем ты…

– Я не разговариваю с мудаками, – отвечает она, не замедляя шагов. – Жалко тратить

на них драгоценное время.

8

Но иногда все же приходится разговаривать с мудаками.

– Я не понимаю.

Сейчас три часа ночи, Джон звонит мне с гастролей. Кажется, из Польши.

– Я что, мудак? Джон – мудак?

Он полупьяный, я полусонная, так что мы оба не в лучшей интеллектуальной форме, чтобы решать этот вопрос.

– В смысле, я что, трахнул его жену? Задавил на машине его ребенка? Сотворил с ним какую-то мерзость и сам об этом не знаю?

Вчера вышел очередной номер D&ME, и там было большое интервью с Джоном Кайтом в сопровождении статьи Тони Рича. Как Рич и грозился на редакционном совещании, он высказал свою «пару идей» о недавних успехах Джона и его новой аудитории. Эти идеи, как выяснилось, строились на постулате, что Джон – мудак.

Статья начиналась с агрессивного выражения неприязни и продолжалась в том же ключе до конца, все две тысячи слов. «Всегда любопытно наблюдать, как «художник» колотит себя пяткой в грудь и кричит, что он живет и работает ради искусства, исключительно ради музыки – раздвигает границы, взрывает мозг, потрясает основы или просто вещает из глубин своего разбитого сердца, – но вмиг забывает свои благородные цели, как только услышит звон мелких монеток в копилках экзальтированных девиц. Каких-то два года назад, когда Джон Кайт был хоть и неловким, но весьма уважаемым в узких кругах летописцем души, заплутавшей во мраке ночи, кто мог бы представить, что в 1994 году он начнет выпускать синглы, по сравнению с которыми R.E.M.-овские «Сияющие счастливые люди» будут звучать как «Стыд, унижение и мщение» группы Skin, а восторженные старшеклассницы станут писаться кипятком каждый раз, когда он появляется в «Поп-топе»?

Основная посылка статьи: Джон Кайт – малодушный, продажный оппортунист, предавший высокие идеалы рок-музыки.

«Ты ведь был настоящим, дружище, – пишет Рич в самом конце. – Ты действительно чего-то стоил. Мы все думали, ты и вправду стремишься к чему-то большему – что ты нацелился стать Тимом Бакли, Ником Дрейком, Марком Этцелем девяностых. Но как оказалось, ты хотел стать просто-напросто Herman’s Hermits этого десятилетия».

Меня удивило, что Джона задела эта статья. Я всегда думала, что он далек от всей этой мирской суеты и его не колышет разлитие желчи в музыкальных журналах – «Это лишь комиксы для прыщавых подростков, которым никто не дает», – но, с другой стороны, до вчерашнего дня он был их неизменным любимцем. Теперь он впервые столкнулся с откровенно издевательской критикой в свой адрес, и я поняла, что, несмотря на всю внешнюю хемингуэевскую браваду, на сигареты и виски, на меховые шубы и перстни с печаткой, он остался все тем же инди-ребенком из Уэльса, который вырос на этих журналах, и теперь искренне не понимает, почему они вдруг ополчились против него.

– Они вообще представляют себе, как непросто писать популярные песни? – возмущается Джон. – Все хотят написать популярную песню. Спроси, на хер, Кевина Шилдса из My Bloody Valentine, спроси Public Enemy. Они все пытаются написать по-настоящему популярную песню. Public Enemy, они популярны. Все знают «Боритесь с властью». Это и есть попса в ее изначальном смысле! Популярная песня! В десятичной системе Дьюи она определилась бы как попса!

Он вздыхает и говорит:

– Я не понимаю. Я думал, они… Ха-ха. О боже. Я думал, они… будут мною гордиться.