Как тесен мир
Шрифт:
Ада вынула из сумки две банки.
— Костя, — сказала она, — хочешь попить? Соку хочешь?
Ребенок молчал и глядел в стену. Только чуть чаще смаргивал. Столик перед его кроватью был завален яблоками, крыжовником, стояла бутылка молока. Не ел он отцовских гостинцев. Все вот так же, видно, лежал.
— С отцом-то он говорил?
— Нет, нет, — охотно ответил подросток. — Батька долго сидел, так и ушел. Похоже, помрет он. Врачи разве понимают? Вот мне ногу срастили, а не так. Сломали — и снова в гипс. Что же я, не человек, что ли! Раз сломал, а они — на тебе, еще раз.
— Пойдем, —
— Фю! — засмеялся щербатый подросток. — Разве его найдешь теперь? К Марусеньке небось ушел.
Старая регистраторша сказала, что врача и правда нет сейчас, а есть сестра.
— Ну сестру позовите, — строго попросила Ада.
— Нюра! — высунувшись в окно, крикнула старуха. — Нюра, иди-ка сюда!
Откуда-то из темноты вышла узенькая девочка, обтянутая халатом, пышно причесанная, красиво подведенная.
— Вы о ком хотите сведения?
— Мальчик здесь, во второй палате, Костя… — сказала Ада и запнулась.
— А, Костя Петров, сбитый… Ой, и плохо, плохо с ним! — И спохватилась: — А вы кто ему будете?
— Родственница я. Говорите честно.
— Ну что говорить, не врач ведь вы. А так… сами видели. — Сестра потопталась, хотела что-то сказать, но раздумала. — Заходите завтра с утра или сегодня вечером. Алеша… Алексей Васильевич будет. Врач.
Они сели на велосипеды и поехали по горячему асфальту шоссе, потом свернули на проселочную пыльную дорогу, потом — на узкую тропинку вдоль березовой рощи.
У своего, дома Ада затормозила.
— Я к тебе зайду скоро, — сказала она. — Никуда пока не уходи.
Глава XI
АДА
Ада быстро прошла от калитки к дому. Ей хотелось скорее увидеть отца, войти в добрый круг его понимания и поддержки. Она любила решать сама и действовать тоже. Но порой остро чувствовала отсутствие отца, будто часть ее вдруг отделилась, переселилась физически в другого человека и отошла. И тогда ее настигала беспомощность. И сейчас она так обрадовалась, когда увидела его одного на террасе! Большой, грузный — трудно поверить, что так легок на ходьбу, — он сидел на ступеньке, ссутулившись, положив голову на руки. И сразу обернулся. Ждал. Вопрос, не сказанный словами, — только в повороте головы, в глазах. Затаенная в лице готовность к радости и огорчению, не скрытая, как у ребенка.
— Папка, ему плохо. Папка!..
Ада, пока не видела мальчика, думала обо всем этом отстраненно, издалека. Ей важнее было, что скажет Влад, как выглядит Саша, какую позицию занять ей самой.
А теперь сознание беды не отпускало мысль, не давало ей метнуться ни в какую сторону. Только о Сашке иногда помнилось: как же тогда ему?
Отец слушал Аду внимательно, не перебивая, — и про мальчика, и про врача Алешу, который «пошел к Марусеньке».
— Тебе придется поговорить, папка, — решила Ада. — Я не сумею…
— Нечего говорить. Надо что-то делать, — сказал отец. — И хватит этой конспирации. Надо найти лучшего в поселке врача. Ты знаешь его? Нет. А Виктор знает. Вот я и поговорю с ним. — И шагнул в комнату. — Виктор, можно тебя?
Ада осталась на ступеньке террасы. Она готова была бежать куда угодно по первому слову Жучко-старшего. Кого он назовет, к тому и отправится. И вот голос его зазвучал через открытое окно. Резкий, скрипучий голос маленького человека:
— Ну что ж, врача так врача. Но не через нас. Понятно? Нас это не касается. И не впутывай Свету. Она ни при чем. Пассажир не отвечает за шофера. И хватит об этом. Все! Хватит!
Слышно было, как он протопал в другую комнату и оттуда крикнул:
— Пусть Ираклий Петрович этим занимается. Да, да… Его сын… его щенок… его, простите, пащенок… — и задохнулся, закашлялся.
Мимо забора в сторону станции проплыла чья-то черная голова. Ада приподнялась на цыпочки, думала — Саша. Нет, это был просто очень похожий на него, но совершенно взрослый человек. Может быть, даже папа Ира, у которого сегодня, как говорил Саша, ответственный доклад.
Оставалась одна бабушка Саша. Она пока еще беспечно распевала в своей чистенькой застекленной терраске:
Расскажите вы ей,ЦветыМои!«Придется рассказать», — подумала Ада. Она сидела на крылечке Сашиного сарая — зашла, как и обещала.
«Знаешь, что с ней будет? Прямо рука не поднимается», — будто ответил ей Саша.
Он только что проводил папу Иру на доклад — помог найти свежие носки и почти не мятую, снежной белизны рубашку. Брюки, пиджак и ботинки папа Ира чаще всего находил сам. Эти шумные сборы чуть отвлекли, а теперь Саша снова погружался с головой — ни вдохнуть, ни выдохнуть — в тягостный мир необратимости.
— Ну ладно, пойдем, — сказал он.
Бабушка Саша встретила их на пороге. Темные глаза ее прямо-таки сверкали радостью встречи с внуком и его приятельницей и еще — радостью теплого дня, хорошего аппетита и каких-то забавных воспоминаний, связанных с арией Зибеля: «Расскажите вы ей…» И с Фаустом вообще, и с этим красно-черным Мефистофелем, и вечной молодостью…
— Входите, Адочка. Я столько слышала о вас.
Аде понятно, что слышать было не от кого, но желание сделать приятное — оно хорошо само по себе, даже без подливы из правдоподобия.
— Спасибо. Мы к вам по делу, Александра Семеновна.
— Пожалуйста, пожалуйста. Садитесь. Чайку?
— Нет, спасибо.
— А ты, Сашка, что-нибудь ел? Вы знаете, это буквально дитя улицы. Почти не входит в дом.
— Александра Семеновна…
— Да, да. Я вас слушаю. Только скажите Саше, чтобы он не горбился. Вы красивая девушка, он вас послушает.
— Бабушка!
— Молчу, молчу! Ну, так что за дело?
Ада дивилась, как эта женщина инстинктивно отталкивает от себя неприятное. Не знает еще, в чем оно, но внутреннее обоняние подсказывает: осторожно. Здесь опасность. Капкан, может быть. Здесь протоптала дорожку беда.