Как тесен мир
Шрифт:
пели, размахивая пустыми рюмками, старые люди. Они уже давно не пили ни водки, ни вина, но сегодня опьянели от взаимного тепла, от излучения дружбы.
— Тесно от друзей, — сказал опять Сергей Сергеич, обращаясь к Саше. — Ведь они и правда дружны.
— Вот я и говорю! — потянулся с соседнего стола захмелевший папа Ира. — Я и говорю, мир тесен! Приходит к нам одареннейший человек, очень молодой, правда, но видно: талантливый. Приходит на практику в лабораторию — и уходит. Всё, казалось бы, затерялся. Так нет. Вот он здесь, среди нас! — Папа Ира стоит рядом с невозмутимо сидящим Владом и держит его за плечо. —
— Спасибо, — круто кивая, говорит Влад и тоже встает. — Я пью за поиск в науке и за успех в нем. — Он опрокидывает стопку водки, не закусывает и не закашливается. Из его слов не очень понятно, за кого он пил — за папу Иру или за себя, — и считает ли он папу Иру успешливым в поиске.
— Садитесь к нам, — зовет Сергей Сергеич папу Иру. — И Сашку посадим.
— Сашку уже чуть не посадили, — ухмыляется папа Ира. И спохватывается: — Ну, я шучу, шучу, конечно. Не хмурься, сынок.
И вот уже папа Ира и Сергей Сергеич сдвигают столики, что приводит в видимое огорчение Жучко. Он тревожно пересчитывает бутылки и бутерброды на своем столе, а яблоки и виноград — свою порцию — откладывает на тарелку.
— Девочки, девочки! — слышен поставленный голос бабушки Саши. — К нам! Идите к нам!
Саша оглядывается, но в дверях нет никаких девочек. Там стоят три сморщенные старушки, приодетые с щегольством начала века.
— Девочки, сюда!
И старушки спешат к столу бабушки Саши.
— Неверно, неверно рассаживаетесь! — кричит Жучко. — Ваши места вон за тем столиком!
Его не слышат, и он уходит наводить порядок.
— Правда, вы уезжаете? — говорит мама Саша Сергей Сергеичу.
Он радостно тянется ей навстречу. Мама Саша не может не нравиться. Даже Сергей Сергеичу.
— Да. Пора уже, — говорит он, светясь.
— Вы знаете, я жалею… Я жалею еще и с эгоистических позиций, — улыбается мама Саша. Она и улыбается тоже как девочка — вдруг и во все лицо. — Дело в том, что с вами очень поумнел мой Сашка-сын. — И добавляет смущенно: — Все мы эгоисты.
Сергей Сергеич ласково задумывается.
— У вас хороший Сашка. — И добавляет: — Но и я эгоист. Соскучился. Не прижился как-то в чужом месте.
Они долго молчат, оба продолжая и молчанием разговор.
— А я прижилась, — говорит потом мама Саша. — С детства ведь здесь. Вроде бы и надоело, а уеду — скучаю, скучаю.
— Здесь тесно, — говорит вдруг Ада. — Все домами заставлено.
— Это недавно понастроили, — вскидывает голову мама Саша и начинает рассказывать, какой тут был лес, а грибы росли прямо в роще. И народу было мало.
Влад наклоняется к Аде:
— Тебе хочется ехать?
— Да. Я тоже соскучилась. Я не могла бы жить здесь.
— А я не смог бы жить в лесу или в деревне. Урбанист. С ног до головы.
Ада серьезно качает головой:
— Да, да…
— Что «да»? — резко спрашивает Влад. И вдруг смеется: — Эх ты, нерпа!
— Почему?
— Ну, помнишь у Сельвинского: «Замечательные наши отношения на ее решимость не влияли».
— Ты ведь помнишь и конец стихотворения? — спрашивает Ада и опускает голову.
— Да, конечно, — уверенно говорит Владлен.
Саша слушает обрывки чужих разговоров, и они звучат издалека. Словно был другой Сашка, эдакий рубаха-парень с гитарой, и другая Ада… От ее присутствия в поселке тому Сашке не спалось, и все летело перед глазами, и самому леталось… И почему-то была Светка, которой теперь будто и нет, хотя она глядит на него во все свои русалочьи глаза…. И все эти люди… Хорошие, в общем, люди, если вычесть из них Жучко. И того Жучко, что мечется по залу, и того, который таится в них. И весь поселок его детства…
Саше теперь он не казался ни смешным, ни скучным, ни враждебным. Просто очень далеким, как воспоминание. Он точно перешагнул куда-то, и в том неизвестном еще мире реальным был, пожалуй, только Владлен. И еще, наверное, Сергей Сергеич. А потом, когда-нибудь, будет и Ада, когда совсем уйдет из памяти эта дорожка в лесу, ельник, белка на тропе и то ночное путешествие — имени ее — по обрыву над рекой. А может, это и не уйдет. Тогда для него не будет Ады. Почему-то так. Пока так.
В ярком клубном зале все перемешалось — сдвинулись столики, переместились бутылки и закуски, цветы из ваз на белых скатертях перешли в руки, в волосы: их дарили. Старики дарили друг другу, детям, внукам.
Вдруг вспыхнула музыка — как всегда, для начала медленный вальс, — и тогда столики опустели: танцевали все.
Светлана смотрела на Сашу, ждала.
— Пошли потанцуем, — сказал он.
Светка сразу подбежала, положила обе тонкие прохладные руки ему на плечи. Саша, церемонно держа ее за талию, вывел в круг. Вот и снова они все вместе. Конечно, вместе. Так будет всегда, потому что здесь он начал дышать и видеть. Что такое небо, деревья, трава, он узнал по этим блеклым сколкам с настоящих, где-то пока невидимо живущих. И что такое дружба и недружба, влюбленность и уход ее… Нет, потом, наверно, все будет ярче и больше, как и те деревья и травы, которые ждут за поворотом жизни… А они ждут, это точно!
…Вальс кончился.
Саша взял Свету за руку и подвел к столику. Папа Ира и мама Саша разговаривали с кем-то из знакомых в другом конце зала, Владлен стоял в дверях с папиросой, Ада, облокотясь о стол, отстранение глядела на снующих мимо людей. Сашу и Свету сзади обнял Сергей Сергеич.
— Вы очень красиво танцевали, — сказал он. — Очень как-то гармонично.
Светлана приспустила ресницы — танцы были сильной ее стороной.
Саша вдруг протянул руку:
— До свиданья. До свиданья. До завтра.
Саша быстро спускается по ступеням клуба. Осенняя праздничная ночь, как всегда, как всегда, пахнет отцветающими георгинами и ночными табаками — тревожный, щекочущий запах.
«До свиданья, веселая рыба», — повторяет про себя Саша.
Стихотворение о нерпе — одно из немногих, которые он знает. И конец его Саша тоже помнит и прикидывает теперь не к Аде, а к себе:
Затоскует по моим песням,Задохнется от слез щемящих —Океан покажется теснымИ просторным эмалевый ящик.